Через несколько минут одна из них чугунным осколком перебьет переносицу и оборвет жизнь молодого солдата, убившего Максима. И будет много других убитых и раненых, прежде чем окруженный, плавающий в крови Константин Пряхин не прижмет слабеющей рукой к сердцу пистолет и не израсходует последний в этом бою патрон...
Машина подъехала к месту съемки за считанные минуты до того, как солнце снизу, из-под земли, коснулось горизонта. Все уже были на объекте, и Базилевич, с демонстративным спокойствием лузгавший семечки, говорил своему помощнику из администрации:
— Посмотри на часы, Сема. Я уверен, что он опоздает. Если съемка сорвется, немедленно телеграмму в Москву...
Но съемка не сорвалась. Актер первым вышел из машины и спросил, оглядывая площадку:
— Как боевая готовность?
Базилевич не удержался, буркнул:
— Заждались.
— Все нормально, — возразил режиссер.
Актер улыбнулся. Он много снимался и давно выработал иммунитет к подобным стычкам.
— Тогда к оружию, — сказал он примиряюще.
Унылый Прусаков, который считал, что всегда добросовестно исполняет служебные обязанности, и был по этой причине постоянно недоволен собой, полагая, что «другие умеют устраиваться», а он нет, подтащил тяжелый для него пулемет с диском.
— Давненько не брал я в руки шашек, — сказал актер, принимая оружие.
— Знаем, как вы плохо играете, — в тон ему ответил режиссер.
Он знал, что во время войны актер был пулеметчиком.
Все быстро занимали свои места, все смотрели на восток в последнем коротком ожидании солнца. И оно не подвело. На горизонте возникла неровная в утренней дымке темно-красная кромка и тут же стала превращаться сначала в полукружие, а потом и в огненный, светлеющий постепенно шар.
Хлопушка отбила кадр, и актер повел перед камерой загрохотавшим стволом. Это выглядело странно: вокруг не было никаких немцев — их предполагалось снять отдельно — вокруг стояли люди, в большинстве не нюхавшие пороху, в модных рубашках и джинсах; стояла неуклюжая осветительная аппаратура — жаркие диги, стояла совсем не воинственно стрекочущая камера; стояли неизвестно откуда взявшиеся в столь ранний час зеваки — все это было так непохоже на то, что помнил Лаврентьев, и все-таки... Подойдя поближе, он посмотрел в лицо актера, и неожиданно остальное, мешающее, отступило, на несколько секунд он увидел только это лицо, и пулеметный ствол, и тяжело нависший за спиной актера солнечный круг и поверил, что видит Максима Пряхина. Минуты из прошлого и нынешнее мгновение слились, прошли перед ним короткой серией кадров: Максим, улыбаясь, с любопытством разглядывает его на пороге дома: жилистые руки подкладывают ему в тарелку горячий, прямо из чугуна, картофель; суровые складки на лице Максима, когда он вслушивается у окна в гул приближающихся машин, и вот это... то, что он не увидел тогда, — человека, возвысившегося наконец над сумятицей и невзгодами путано прожитой жизни, обороняющего своего сына, свой дом, свою землю и это неласковое к нему солнце...
А солнце быстро уходило ввысь, не оставляя времени на подстраховочные дубли. Но, кажется, в них и не было необходимости.
— Один дубль, зато какой! А, Генрих? — воскликнул режиссер.
Генрих открыл рот, чтобы произнести свое обычное «экран покажет», но сказал другое, тоже, впрочем, скептическое:
— Только бы пленочного брака не было.
— Брака не будет, — заверил актер, внутренне тоже ощущающий удачу, — я на брак везучий. Меня редко переснимают.
Лаврентьев подошел к Сергею Константиновичу:
— Хочу поблагодарить вас и попрощаться.
— Неужели пора?
— Да, есть удобный рейс.
— Что поделаешь... Рад был с вами познакомиться.
— Я тоже. Сегодняшняя съемка произвела на меня впечатление.
— В самом деле? И у меня такое ощущение... Послушайте, как вы намерены добираться в аэропорт?
Лаврентьев пожал плечами.
— Понятно. Леня! — позвал он шофера. — Ты куда занаряжен?
— Андрея Федоровича отправляю.
— Прекрасно. Поедете в аэропорт вместе, — сказал он Лаврентьеву. — Вас это устраивает?
— Вполне.
— Тогда счастливого пути. Не забывайте нас.
— В гостиницу едем? — спросил шофер, хотя это и было очевидно.
— Конечно.
Шофер попался словоохотливый.
— Ну, как командировочка? Довольны?
У Лаврентьева заломило в виске, и он ответил, усмехнувшись:
— С запчастями туго.
— Запчасти! — воскликнул Леня, оторвав на секунду руки от баранки, так задела его проблема. — Это вы не говорите! Это всесоюзный дефицит. Вот нас взять даже... Вроде студия — фирма. Правда?.. А что получается?