Он украл открытие своего покойного учителя, блестяще защитил диссертацию, основанную на ворованных наблюдениях и выводах. Антон гибнет вследствие нелепой случайности, казалось бы, в наивысший момент своего творчества. Но случайность эта кажущаяся: в обществе, построенном на основах добра и справедливости, невозможно взойти на высоту, если к ней вел неправый путь. Отсюда и символическое название повести «Страх высоты», что властно полонит душу Тихомирова — это страх неминуемого разоблачения и возмездия.
Пафос повестей «Страх высоты» и «Давняя история» — в непримиримости к подлости, в каком бы обличье она ни выступала, в утверждении ответственности каждого за моральное здоровье общества.
Новый роман Павла Шестакова «Взрыв» на первый взгляд заметно отличается от его прежних произведений. В нем почти отсутствует тот детективный элемент, что в значительной степени определял ход развития сюжетов повестей писателя. В центре повествования оказывается профессиональная среда, весьма далекая от деятельности работников следственных органов. Но и в романе пристальное внимание привлечено к взлетам героической души и к темным бездонным глубинам морального падения.
Подвиг и предательство — эти взаимоисключающие проявления человеческого духа определяют нравственные полюса повествования, лежат в основе его композиции, где в непримиримой контрастности сталкиваются совершенно различные, противоположные человеческие типы, судьбы и характеры. В один тугой узел оказываются связанными в сюжете романа «век нынешний» и «век минувший»: наше мирное время и трудные, грозные дни всенародной борьбы с фашистскими захватчиками. Такое совмещение двух различных временных планов повествования дает возможность автору ярко показать те великие и вечные нравственные ценности нашего народа, которые накоплены им в. его героической истории, те ценности, что сегодня наследуем мы.
...В большой южнорусский город прибывает киносъемочная группа для того, чтобы снять фильм о героической деятельности местного подполья во время гитлеровской оккупации. И краевед Саша, написавший сценарий по немногим сохранившимся документам, и режиссер Сергей Константинович, и оператор Генрих, и художник Федор, и молоденькая актриса Марина знают о войне лишь по книгам да по рассказам старших, которые порой представляются молодежи красивыми легендами. «Помнят? — прерывает Марина своего случайного спутника. — А может быть, просто выдумывают? Это их молодость, романтика. Все в голове перепуталось. Мой отчим, например, с каждым годом рассказывает о войне все красивее. Какие они были храбрецы, какие замечательные друзья, какие прекрасные девушки их любили. Не война, а кино какое-то...»
В беседах и спорах о будущем фильме на первых порах чаще всего обсуждается не историческая правда, не психологическая достоверность характеров, которые предстоит воплотить на экране, а чисто профессиональные аспекты. Сергея Константиновича занимают как будто бы чисто изобразительные решения. Будущая картина видится ему «аскетичной», выразительными представляются ему черные готические надписи на фоне православного собора. И главный герой фильма — реальное историческое лицо, руководитель городского подполья чекист Андрей Шумов кажется ему «молчаливым одиноким ковбоем» — героем вестернов. «Он идет по улицам. А вокруг чума. То есть определенная атмосфера оккупации».
В то же время создатели фильма догадываются о том, что подобные бутафорско-романтические представления о грозном времени никак не соответствуют его истинному духу, тем мыслям и чувствам, которыми жили советские люди в годы борьбы с фашизмом. В споре с Генрихом, полагающим, что сила этих людей была в простоте и «незачем навязывать им наш образ мыслей», правым оказывается режиссер, который «не верит в примитивность людей, живших тридцать лет назад, и хочет показать их глубоко и цельно, показать то, что не каждый из них может описать образно и четко, но что каждый наверняка пережил и передумал в те годы, когда ценность человека проверялась не словами, а поступками».
О поступках этих людей создателям будущего фильма известно лишь в общих чертах по скупым свидетельствам документов и немногим экспонатам в местных мемориальных музеях. Поступки героев фильма предстоит еще одухотворить мыслью и чувством. И немалую, хотя подчас и незаметную, роль в этом играет один из персонажей романа, который связывает в повествовании прошлое и настоящее. Скромный преподаватель немецкого языка и литературы Владимир Сергеевич Лаврентьев волею случая оказался свидетелем и споров о фильме, и первых съемок. Его ненавязчивые советы и пояснения, немногословные «штрихи к воспоминаниям» помогают «киношникам» рассеять бутафорский флер и приблизиться к постижению истины в жизни и в искусстве. Никто из новых знакомых Лаврентьева не подозревает, что в те самые дни, о которых призван взволнованно рассказать фильм, он, недавний школьник, ставший разведчиком, служил в местном гестапо и хорошо знал героев подполья. Звали его тогда унтерштурмфюрер Отто, и ему не исполнилось еще двадцати двух лет.