Выбрать главу

Настроен был Петренко весьма доброжелательно: весь вечер чертовски везло в картах. К тому же Синюков показался ему довольно симпатичным малым.

Отпустив командиров, он усадил гостя за круглый потрескавшийся лакированный столик и без околичностей предложил выпить «заради знакомства» на брудершафт. Разыгрывая из себя рубаху-парня, Синюков весело согласился, прикидывая, с какого боку начать важный разговор.

— Я человек простой, открытый, — с каким-то одесским акцентом, растягивая слова, говорил между тем Петренко. — Всякие там мухли-вухли мне ни к чему! Я чо добиваюсь? Свободы для честных тружеников! Мы — дети революционной бури и заради «свободы готовы на жизнь и смерть! Но только, душенька, чо мы требуем? Хороших обхожде-ни-ев. Не давите в нас человеков. Это ж не хорошо. Насилие над личностью прозывается!.. Да! — здесь он сделал паузу и вдруг выпалил: — Выпьем за свободу личности!

Синюков попробовал было отказаться, но поборник «свободы личности» буквально прижал его к стенке.

— Тогда, собственно, чо ты сюда явился?

Синюков улыбнулся и как ни в чем не бывало стал объяснять, что в районе лесозаводов появился отряд бандитствующих анархистов, открыто угрожающих городу. Что необходимо принять меры... Ведь Петренко не будет возражать против этого: как известно штабу обороны, он стойкий борец за Советскую власть?

— Об чем разговор! Конечно!.. За здоровье товарища Петренко? А?

И снова долго, почти отчаявшись договориться, на все лады убеждает Синюков «друга», что анархисты представляют опасность и для него, что разоружить их просто необходимо.

— Я разве против того, душенька? Штык им в пузо! Только зачем тебе вся эта карусель? Пусть катят себе мимо — и вся история, — хрипло басит Петренко, беспрестанно, по привычке дергая заскорузлыми пальцами круглую английскую бомбу, что болтается у него на поясе по соседству с маузером.

— А, понимаю! — восклицает вдруг, весь сияя, Синюков. — Совершенно напрасные, друг мой, опасения! Ты никак трусишь, что за теми может последовать и твоя очередь? Ну, признавайся — трусишь? — хохочет Синюков почти искренне, а сам думает, что так и будет на самом деле. Но была не была.. Чем отчаянней и откровеннее натиск, тем меньше шансов у того увернуться.

— Это Петренко — трусит? Да коли хошь, я сам сей миг подыму полк, и мы вместе пойдем громить этих с... бродяг!

— А коли не хочу? — все еще смеется Синюков. — Достаточно простого невмешательства в мои действия. Только и всего.

Петренко, пыхтя, пытается что-то сообразить.

— В таком разе, душенька, чем докажешь свои честные намерения?

— Докажем орудиями и боеприпасами, которые передадим вам после того, как отберем их у бандитов! — И не давая Петренко опомниться, обрушивается с контрвопросом: — А гарантии нейтралитета с вашей стороны?

— Слово Петренко!

— Согласен: слово Петренко и... панорамы от орудий. До нашего возвращения.

— Мать-перемать, я думал: я настырный, а ты, кажись, еще настырней! Хуже хохла... Устал я, будь по-твоему.

Только того и надо Синюкову: три часа словесной дуэли не прошли даром.

6

Уже рассвело, когда бронепоезд прибыл в Ельшанку, в расположение анархистов. Поставить его Синюков распорядился в трехстах метрах от станции (дабы не выдавал он слишком решительных намерений батальона), а орудие на всякий случай зарядить картечью.

Для начала было решено провести агитационный митинг среди солдат-анархистов, может быть, добром подчинятся они Царицынскому Совету и штабу обороны, — на что в общем-то надежд было мало.

Как только в эшелонах стало известно о приезде «миссии» Совета, началось невероятное движение, словно проснулся гигантский муравейник.

— Братва! Высыпай из вагонов, агитаторы пожаловали! Послухаем, что они интересного наскажут, чего мы не знаем!

Оставив по человеку на каждый вагон для охраны, солдаты, на ходу подтягивая штаны и скверно ругаясь, устремились к маленькому вокзалу — «слухать агитаторов».

Первые же выступления их ораторов показали, что кто-то уже изрядно с ними поработал. С импровизированной трибуны (пара ящиков из-под снарядов) неслись небылицы и угрозы в адрес Совета. А речи «агитаторов» покрывались диким свистом и махровым матом сотен оголтело вопящих глоток.

— Плевать нам на их ультиматумы! За что кровь проливали, брат-цы! Нешто за то, чтобы насилие над нами чинили? Не дадим себя в обиду! Пущай попробуют не пустить скрозь Царицын! Штыками прорвемся!

Гиканье, смех, разухабистая ругань.

— Ах, вражий сын! — горячится Левченко, щупая кобуру нагана, и, спохватившись, косится на стоящего рядом Синюкова: тот невозмутимо наблюдает за ходом событий.

— Та шо это за чертовщина, командир?

Синюков, выдержав паузу, подмигивает:

— Действительно, чертовски жарко!

И незаметно, боком-боком они выскальзывают из горланящей толпы анархистов.

— Ты уяснил, где у них главный эшелон, с орудиями? — спрашивает на ходу Синюков.

— Крайний к вокзалу... Тильки к чему ты это?

— Есть одна... мыслишка...

...А бойцы, оставленные при бронепоезде, уже волнуются, выглядывают из дверей крытого вагончика. Артиллеристы наводят пушку прямо на митингующих анархистов.

— К бою готовы, товарищ командир! — раздается несколько голосов. — Может, с тылу зайти, чтоб с двух сторон?

— А боя не будет, — неожиданно для всех говорит Синюков.

На лицах бойцов, как по книге, можно прочесть все оттенки изумления и разочарования.

— Давайте-ка лучше, — пока они дюже увлечены митингом, — снимем тихо охрану с головного эшелона и попробуем укатить его вместе с орудиями и боеприпасами?

— Вот это лихо! Из-под самого их носа! — восхищенно ахает молодой рыжий парень.

— Только без единого крика и суматохи, а то сами можем остаться сносом!

...Анархисты явно не рассчитывали на такой оборот. Охрана эшелона и вскрикнуть не успела, как вся оказалась скрученной-перевязанной. Плавно подкатил бронепоезд. Щелкнули сцепления. И вот уже, вздрогнув, пополз эшелон прочь от станции, на север, в Царицын!..

Вдруг — визг тормозов. Буферный перезвон. Остановка!

— В чем дело?

— Влипли! — кричит испуганно машинист. — Стрелка на замке. Они, видать, загодя решили отрезать нам все пути! Мы в ловушке!

— Проклятие! — не выдерживает Синюков. Так прекрасно начатая операция срывается. А все потому, что увлекся, не учел коварства врата.

В лагере анархистов уже тревога. Вон уже весь митинг бежит сюда. Издалека доносятся угрожающие возгласы, видны искаженные злобой лица.

— Кувалда есть? — что есть мочи кричит Синюков. Нервы его напряжены до предела. Испарина покрыла бледный лоб. Пульс в висках отсчитывает страшные секунды, отделяющие роковую развязку.

— Есть! — отвечает машинист.

— Зубило? Живо руби замок!

...Высыпавшие было из вагонов бойцы вновь повскакивали на подножки. И снова набирает ход бронепоезд. Быстрее, быстрее мелькают шпалы; громче, громче перестук колес на стыках.

А за последним вагоном состава во всю прыть несутся и дико орут анархисты. Всего полтора метра отделяют их от поручней вагона. Но нет, не могут сократить расстояние преследователи, и все быстрее, быстрее летит бронепоезд.

Последние крики одуревших от бега людей, жидкие хлопки выстрелов вдогонку и — стальная песня колес заглушает вскоре все остальные звуки...

7

Бронепоезд Синюкова во второй раз за эти сутки прибыл на станцию Владикавказская.

Петренко еще спал после бесшабашно проведенной ночи. За выданным им «залогом» — панорамами от орудий — явился представитель штаба с двумя десятками солдат.

Подсчитав приборы и еще раз заглянув в бумажку, он удивленно вскинул лохматые брови:

— Тут нет и половины того, что мы давали!

— А, черт! — хлопнул себя по бокам Синюков. — Так ведь другую половину мы, видно, оставили в Ельшанке, во время возни с анархистами!