— Не знаю… мне все равно… — равнодушно прошептала Эвелина.
«По крайней мере, не отказала!» — возрадовался Антон и поздравил себя со следующим удачным ходом в клонившейся к развязке «шахматной партии».
Они действительно стали гулять почти каждый день. Правда, иной раз, девица темнела в лице при его появлении и наотрез отказывалась выходить из дома. Молодым человеком овладевал панический страх: а не вызван ли приступ острой неприязни воспоминанием об отвратительном январском происшествии в старой квартире в Нейшлотском? Тогда с иступленной настойчивостью и с жалкой гримасой он пускался в долгие уговоры, призывая на помощь и непогрешимую логику, и сердобольных подруг…
И та, в конце концов, сдавалась, а Князев снова торжествовал.
Постепенно время совместных променадов росло. В начале апреля он повел девушку в Мариинский театр, а с уходом холодов устроил выезды в Павловские дворцы и в Сосновый Бор — на живописный берег просыпавшегося от долгой зимы Финского залива.
К концу апреля Петровская почти оттаяла и, хотя по-прежнему была молчалива, печальна и замкнута, подруги, почувствовав благостную перемену, боле уж не докучали круглосуточной заботой. Эвелина вернулась на работу, окунулась в каждодневные проблемы клиники, и частенько сама напрашивалась на ночные дежурства. Лишь там — среди людей и в череде разнообразных дел она спасалась от мучительных сновидений, едва ли не каждую ночь уносивших ее в осень и зиму прошлого года…
Вечером первой майской субботы Антон явился на Фокина, приодетый в новенький костюмчик. В одной руке он держал пышный букет роз, в другой зажимал пакет с коробкой конфет и бутылкой шампанского. Открыв дверь, Эвелина не удивилась его очередному и достаточно позднему визиту. С недавних пор она вообще забыла об эмоциях — разучилась радоваться, переживать, ненавидеть, удивляться… Проведя гостя в комнату, снова уселась у низенького столика и продолжила прерванное занятие — монотонное вырезание тупыми ножницами каких-то человечков из плотной бумаги…
Князев поставил рядом с ней фужер, положил открытую коробку с конфетами.
— Чем ты сегодня занята? — ласково спросил он, откупорив бутылку и разливая вино в бокалы.
Она не ответила, с усердием подправляя готовую фигурку.
— Это же фотографии, — молодой человек удивленно повертел в руках бумажный обрезок. — Тут, кажется, твое лицо…
— Разве?.. — безучастно откликнулась девушка.
— Ну да, твои детские фотографии! Посмотри…
— Бог с ними… — тихо произнесла она, откладывая ножницы.
Пожав плечами, он бросил на стол останки снимка, вздохнул и… узрел краешком глаза великолепную обнаженную грудь. На Петровской был накинут простенький халатик, верхнюю пуговку она застегнуть позабыла, потому одна пола топорщилась, открывая чудесное зрелище. Короткая домашняя одежка лишь наполовину прикрывала ровные бедра… Жадно оглядев стройные ножки, Князев с сожалением вспомнил о черных чулочках, верно давно уж выброшенных или запрятанных куда-то в старый комод. «А впрочем, ее идеальные формы и без того божественны!» — незаметно усмехнулся он.
И робко тронув хрупкое плечо, неурочный визитер с жаром начал приготовленную речь:
— Эвелина! Дорогая моя Эвелина! Давай выпьем за наше будущее! И у тебя, и у меня были трагичные моменты в жизни. Но они минули и нужно поскорее забыть их! Отныне необходимо смотреть вперед…
Пока он говорил, она выпила шампанское, встала и отошла к окну. Антон не растерялся — опрокинул в рот содержимое своего бокала и упрямо последовал за ней.
— Нам нельзя оставаться порознь. Сам бог распорядился так, чтобы судьбы наши слились в одну, — напирал он словами, обличенными в яркую форму. — Да, посылаемые Господом испытания, порой очень тяжелы, едва преодолимы. Но те, кто прошел их, поистине заслуживают лучшей участи…
Казалось, она совершено не слушала — за окном давно стемнело, и безрадостный взгляд с небрежным безразличием скользил по желтым оконным пятнам многоэтажки, стоявшей в глубине соседнего квартала. Не прерывая длинного монолога, молодой человек по-хозяйски включил торшер у дивана и погасил в комнате верхний свет. Но и это не отвлекло ее от бездумного созерцания ночного города…
— Да и невозможно тебе оставаться одной. Эдак и с ума можно сойти — вон и фотографии для чего-то искромсала, — раздался его голос совсем близко
— за спиной. — Эвелина!.. Милая моя, Эвелина! Пойми, я ведь люблю тебя и желаю только добра и счастья…
Она и впрямь не внимала его словесам. Она догадывалась, зачем он пришел, давно разгадала его мысли и наперед знала все его фразы. И даже с тоскливой обреченностью осознавала, чем должно закончится это позднее посещение.
Но все былые убеждения, принципы и прочие ценности, свято хранимые до шестого января сего года, поблекли, растворились, утеряли всякий смысл.
Теперь ей уже было все равно…
Спустя полчаса бутылка с недопитым шампанским стояла на подоконнике по соседству с бутылкой коньяка, коим врачи из клиники отпаивали свою подругу, заглушая ее сердечную боль. На приземистом столике среди вороха погубленных снимков возвышался фужер девушки с остатками вина, второй же — из которого пил Антон, одиноко лежал на полу посреди комнаты. На краешке дивана сидела Эвелина. На коленях перед ней, неловко обнимая и поспешно целуя руки, шепча с тем же жаром и напором, стоял Князев…
— Мы завтра же отправимся в ЗАГС — оформим наши отношения!.. Нет, завтра воскресенье — не получится… Тогда в понедельник — прямо с утра! — взволнованно твердил он, изумляясь ее податливости, еще не веруя в грядущее чудо. — Ах, черт! в понедельник — День Победы… Десятого! Десятого сразу же отправимся писать заявление! Я приеду за тобой в клинику!.. Ты ведь согласна?