— Вѣра, ваше высокоблагородiе, отходитъ… Мой Фирсъ отъ Бога отошелъ. Мамашу вашу, ея превосходительство, взять… Я осуждать, конечно, не смѣю… Лба никогда не перекреститъ… А образованныя очень… Да и какъ быть вѣрѣ, когда въ самой церкви шатанiе идетъ.
Нифонтъ Ивановичъ смущенно какъ то показываетъ мѣсто на послѣдней страницѣ, и полковникъ читаетъ: — «церковь… Въ воскресенье… митрополичьимъ хоромъ… Подъ управленiемъ… будетъ исполнена литургiя А. Т. Гречанинова…»
Полковникъ поднимаетъ на Нифонта Ивановича глаза.
— Ну?
— Вы изволили прочесть?… «Начало въ десять часовъ тридцать минутъ утра»… Это что же такое?… Какъ о кiятрѣ объявляютъ… Нѣтъ тебѣ, чтобы трезвономъ въ колоколъ ударить… По православному… Нѣтъ, какъ о смотрѣ какомъ пишутъ: — начало!.. Вы понимаете: — «начало»!!.. Опять же, ваше высокоблагородiе… Литургiя… Какая бываетъ литургiя?… Какъ положено… Iоанна Златоуста… Василiя Великаго, когда какая указана. Это какая же такая литургiя Гречанинова?… Соблазнъ человѣкамъ… Тамъ жертва великая, безкровная у алтаря приносится… Тамъ предстоять надо со страхомъ и трепетомъ… Тамъ Ликъ Божественный видѣть можно… Тамъ херувимы и серафимы… А тутъ, какъ въ Парамунтѣ какомъ господа въ гусарскихъ мундирахъ зазываютъ. «Впервые будетъ исполнено»… «Начало въ десять съ половиною часовъ»… Это же, ваше высокоблагородiе, только господа такое могли придумать. которые, какъ ваша мамаша невѣрующiе…
— Это не такъ, Нифонтъ Ивановичъ, — начинаетъ объяснять полковникъ, и не находитъ словъ объяснить Нифонту Ивановичу, зачѣмъ это такъ дѣлается.
— Это, ваше высокоблагородiе, Парижъ, — говоритъ старый Агафошкинъ и въ это слово вкладываетъ весь ужасъ своего отчаянiя.
Онъ смотритъ на ворота переулочка.
— Ну, ваше высокоблагородiе, пошабашимъ до завтрева. Барыня ваша идутъ… возвращаются.
И какъ два школьника, боящiеся попасться въ запрещенномъ куренiи, они быстро шмыгаютъ изъ садика. Нифонтъ Ивановичъ сбѣгаетъ въ подвалъ, полковникъ торопливо поднимается во второй этажъ и нажимаетъ пуговку электрическаго звонка. Его сердце быстро бьется. Онъ торопится войти такъ, чтобы Ольга Сергѣевна не замѣтила его на лѣстницѣ.
X
Такъ и жили они, обитатели виллы «Les Coccinelles» въ N 24 no rue de la Gare маленькаго припарижскаго мѣстечка. Раньше, когда они были въ Россiи, до войны, ихъ жизни сливались въ одну общую, какъ сливались жизни полковника, Ольги Сергѣевны и Шуры. Тогда была у нихъ одна общая вѣра въ Бога — не Карловацкая и не Евлогiанская, не восточно-католическая и не краснаго епископа, присланнаго изъ Совдепiи. Тогда было все равно, куда ходить молиться — въ аристократическую церковь при министерствѣ Удѣловъ, или молиться со «всѣми» во Владимiрскомъ соборѣ, или другой «приходской» церкви. Вѣра была одна — православная. И служители ея не вызывали никакихъ сомнѣнiй.
Тогда былъ Царь. Государь Императоръ, о комъ благолѣпно, величественно и благоговѣйно возглашали моленiя въ церквахъ всей Россiи. Когда незадолго до войны прiѣзжалъ Государь въ Ялту — Ольга Сергѣевна видѣла путь къ молу чуть не по ступицу колесъ усыпанный цвѣтами:-розы, глицинiи, нарциссы, магнолiи, — все дождемъ сыпалось подъ ноги лошадей вѣнценоснаго Монарха и его супруги — Матушки Царицы… Какое возбужденiе, какой восторгъ были на Ялтинскомъ молу, гдѣ Императрицей былъ устроенъ благотворительный базаръ и гдѣ стояла ошвартованная у мола Императорская яхта.
Тогда было — Отечество. He Украина, не Польша, не Казакстанъ, не Армянская республика, но великая Россiйская Имперiя — владычица трехъ океановъ. Отъ Калиша до Владивостока, отъ Торнео до Батума — все была одна Россiя, съ однимъ языкомъ, съ однимъ царемъ, съ разными религiями, но съ одною святою вѣрою.
Если и тогда не всѣ жизни сливались въ одну линiю, стремящуюся къ одной цѣли — карьерной ли, обогащенiю ли, къ славѣ ли, къ благополучiю, къ жертвенному ли исполненiю долга, то шли онѣ параллельно, какъ шли тогда жизни полковника и Нифонта Ивановича. Другъ друга тогда они не знали, но въ своемъ служенiи Родинѣ и царю были совершенно единомышленны.
Теперь, когда, какъ то вдругъ и совершенно неожиданно — не на то они разсчитывали, когда одни сознательно, другiе безсознательио шли заграницу — вышло такъ, что не стало у нихъ Родины, стали они «sans Patгiе», «Heimatlos» «бѣженцы», «эмигранты», вдругъ и жизни ихъ разошлись и, исходя изъ одной точки — виллы «Les Coccinelles» — стремительно, пучкомъ уходили въ разныя стороны, гдѣ были разныя понятiя, разные идеалы, гдѣ не было дружбы и любви, но гдѣ были скрытая вражда и непониманiе другъ друга.