Выбрать главу

Вдругъ встала въ ея памяти громадная разоренная пожаромъ войны страна, по которой она проѣзжала въ санитарной двуколкѣ. Ряды обугленныхъ березъ по сторонамъ дороги и торчащiя изъ чернаго пепелища кирпичныя трубы. Точно увидала она въ это утро потревоженнаго сна испуганную дѣтвору, женщинъ съ голодными глазами, бѣгущихъ, куда глаза глядятъ, услышала вновь въ это Парижское утро изъ холоднаго далека тѣ слова, что такъ часто слышала она въ тѣ ужасные годы: — «Вшистко знищено… Жолнержи були — вшистко забрали… Дѣтей кормить нечѣмъ»… Чьи жолнержи?… Защита отечества?… Точно видѣла она сейчасъ это отечество, не защищенное, не обороненное войсками. Она отлично помнила, какъ, когда готовился ея мужъ къ поступленiю въ Академiю висѣла въ ихъ спальнѣ громадная карта этого самаго отечества. Она наизусть заучила его границы. Отъ Варангеръ фiорда на юго-востокъ, не доходя до рѣки Муонiо… А тамъ отъ Мемеля… Вотъ вьется она прихотливымъ изгибомъ блѣдно зеленая, оттѣненная по краю государственная неприкосновенная граница. Загибаетъ, широкимъ языкомъ вдавливается въ нѣмецкую землю, очерчивая десять губернiй Царства Польскаго. Защита Отечества есть защита этой зеленой линiи и долгъ армiи никого туда за нее не пустить. Въ мiровой войнѣ только Германская Армiя усвоила эту истину и выполнила въ полной мѣрѣ свой долгъ передъ народомъ… Всѣ остальныя шли на компромиссъ… «По стратегическимъ соображенiямъ»… Какъ негодовала она уже и тогда, когда «по стратегическимъ соображенiямъ» сводили въ ничто всѣ потери, всѣ жертвы, весь героизмъ войскъ, всю пролитую солдатскую кровь и отступали, сжигая дома и селенiя, не думая о жителяхъ «отечества». Тогда зародилась въ ней еще неосознанная, непродуманная до конца ненависть ко всѣмъ военнымъ, не исполнившимъ элементарнаго долга, тогда она перестала понимать и уважать мужа… «Защита Престола»… По «политическимъ соображенiямъ» изъ за призрака какого то сепаратнаго мира, изъ за оклеветанной Императрицы измѣнили Престолу и не стали его защищать… Вотъ и дошли до большевизма… Кто же виновенъ?..

Ужасъ положенiя Ольги Сергѣевны заключался въ томъ, что никому, и менѣе всего мужу, могла она сказать все то, что передумала за эти страшные годы переоцѣнки цѣнностей. Кто пойметъ ее? Кругомъ — такое самолюбованiе! Кругомъ незыблемая увѣренность въ своей правотѣ, въ побѣдѣ. Ей становилось жутко. Сказать все то, что у нея накопилось на душѣ — ее сочтутъ за «лѣвую»… А нѣтъ!.. Только не это!!.. Нѣтъ, она не лѣвая… Отнюдь не лѣвая… Она болѣе «правая», чѣмъ всѣ они. Ей Престолъ и Отечество не пустые звуки… Какъ бы она ихъ защищала!.. Бога она не обвиняла. Она была слишкомъ умна и образована, чтобы мѣшать Господа въ свои людскiя дѣлишки и винить Его за свои лѣность, трусость и неграмотность. Нѣтъ, она опредѣленно обвиняла во всѣхъ и своихъ, и чужихъ несчастiяхъ тѣхъ, кому такъ много было дано и кто своего долга не исполнилъ. Она слушала, какъ при ней разсказывали о недостаткѣ патроновъ и оружiя. Она молча и нехорошо улыбалась. — «Зачѣмъ не берегли», — думала она. Она то видѣла, путешествуя по тыламъ, брошенныя винтовки, воткнутыя штыками въ землю и цѣлыя розсыпи патроновъ на оставленныхъ нами позицiяхъ. Она часто слышала, какъ восхищались «солдатикомъ», принесшимъ въ лазаретъ не брошенную винтовку, но она никогда не слыхала, чтобы обругали и тѣмъ болѣе наказали солдата, пришедшаго безъ оружiя и патроновъ. Кто же былъ виноватъ въ этой распущенности и послабленiяхъ?… Все они же!.. Начальники!.. А теперь?… Офицеры республиканцы… Офицеры революцiонеры… А вотъ изъ за нихъ — эта каторжная жизнь, эта работа въ Парижской конторѣ и выстукиванiе на маленькой стенографической машинкѣ никому ненужныхъ и совсѣмъ неинтересныхъ приказанiй и писемъ «патрона».