Блоха молчал.
— А знаете, для чего вы это написали? — полушепотом сказал молодой человек, приблизив лицо к Блохе. — Пострадать хотите, да? Мучеником стать? Аресты, слежка, пресс-конференции для западных журналистов? Евгений Блохин — совесть советского народа! Что за страна: никто не хочет работать, все хотят страдать!.. А знаете, Евгений Леонидович, мы не дадим вам пострадать. Вы будете работать, — он скомкал листовку и макнул в стакан с водой. — Да-да, вы будете работать, и не просто работать, а работать на нас!
Помощники схватили Блогу с двух сторон. Один зажал руки и придавил к креслу, другой сжал пальцами щеки, открывая ему рот. Молодой человек присел на подлокотник кресла и аккуратно сунул ему в рот размоченную листовку.
Блоха мычал и извивался, пытаясь вырваться или выплюнуть. Очки сползли у него с носа.
— Невкусно, правда? — сочувственно сказал молодой человек. Поднял глаза к потолку и потер кончиками пальцев. — Пресно. Не хватает чего-то… — он макнул в стакан следующую листовку. — Это ведь только сейчас диссиденты пошли в дворники, опошлили древнюю уважаемую профессию. А ведь традиции у русского дворника другие, вспомните классику: дворник — первый помощник властей, понятой при арестах. Дворник все видит — кто к кому пришел, кто когда ушел…
Он вложил Блохе в рот следующую листовку.
— Вот и вы, Евгений Леонидович, присмотритесь. И напишите нам. Все, что покажется вам интересным.
— Не дождетесь… — жалко прохрипел Блоха.
— Да вы запейте, запейте, — молодой человек заботливо влил ему воды в рот. — Дождемся… А если не дождемся — у вас отец есть. Старый больной человек. Давно мы его не тревожили… Или вот еще, — он взял со стола фотографию Блохи вместе с Соней, Игорем и Мишкой на берегу реки около байдарки. — Странная компания! Такие разные люди, а вместе с первого класса… Давно нас эта компания интересует… Ну, Шищенко герой, воин-интернационалист, награжден орденом Красной Звезды — вы в курсе?.. Богуславский — это особая статья. Спивается, правда, парень, жалко… А вот Неверова — непростая девица, ох непростая. Вы представляете ее — ее, такую хрупкую, такую неясную, — в женской камере? Вы вообще представляете, что такое женская камера в следственном изоляторе?
Помощники отпустили Блогу, и он сполз на пол в мокрой рубахе, давясь и судорожно глотая воздух.
— Соня здесь ни при чем…
— При чем, Евгений Леонидович, при чем! Вы как чумной больной — любой человек, находившийся с вами в контакте хоть пять минут, должен быть изолирован. В профилактических целях, для предотвращения эпидемии. Вот мы ее и проверим. А если она действительно ни при чем — отпустим. Отпустим! Мы ведь в правовом государстве живем!.. Ну что ж, будем считать, что договорились, Евгений Леонидович? Книжечки мы заберем с вашего позволения. Приятно было побеседовать… — Он с помощниками направился к двери.
— Зачем я вам нужен? — хрипло спросил Блоха.
Молодой человек остановился на пороге. Вернулся, вздохнул и стряхнул пальцем пылинку с плеча Блохи.
— На самом деле ты на хер никому не нужен. Ни-ко-му. Даже нам… Ты не враг. Ты даже не говно: говно — это что-то осязаемое. А ты — ничто. Пустое место… — Он снова пошел к двери.
С порога обернулся и с прежней улыбкой сказал:
— Просто будет приятно получить от вас дружескую весточку.
Мишка позвонил в дверь и долго ждал, пока наконец не послышались шаркающие мелкие шаги. Отец открыл дверь, высохший, страшный, с черными провалившимися глазницами. Мишка неловко обнял его:
— Здравствуй, батя… Тебя выписали уже?
— А у нас помирать домой отправляют, чтобы цифры не портить. Главное — цифры, а человек что… Боялся, опоздаешь — буду лежать, пока не протухну… Ну, заходи, — кивнул он беременной Тане, прячущейся за Мишкиной спиной. — Не в гости приехала.
Он прошаркал на кухню, достал из пустого холодильника водку.
— Медали есть?
— Есть, — нехотя ответил Мишка.
— Надень.
— Брось, батя.
— Надень, я прошу. И мои принеси.
Мишка принес парадный китель отца с лейтенантскими погонами и орденами, накинул ему на плечи. Надел свою камуфляжную пятнистую гимнастерку с двумя медалями — серебряной «За отвагу» и маленькой афганской.
— Ну, с возвращением.
Они выпили с отцом.
— Помню, когда с войны вернулся, — сказал отец, — иду по Москве: май месяц, как сейчас, солнце вовсю, ордена звенят, и люди смотрят: победитель идет! И кажется: такая жизнь впереди! Такая жизнь!.. А как потом тридцать лет прожил, не помню, — растерянно развел он руками. — Ничего не помню. Как в песок… А помирать все равно страшно… Жалко, внука не увижу. Дай хоть послушаю…