Ночь. Опрокинутое небо. Звезды на мху. Болото и океан. Одинокий дым вырывается из юрты Эммы. Белый холодный хвост света падает из глубины. Жена легла спать. Голая и коротконогая, она лежит на гладкой ровдуге. Она спит и водит рукой вверх и вниз.
— Эмма, смотри, какая белая вошь ползет, — нежно говорит она сквозь сон заплетающимся голосом.
Эмма не слышит. Он идет по острову. Лужи скрипят у него под ногами.
Женщина спит. Фитиль кончился. Мгновенно, как в колодец, он проваливается на дно плошки. Начинается понедельник.
ЛЮ ХЭ-ДИН
На морской улице Владивостока стоял красный четырехэтажный дом. Фасад его был широк и составлен из множества низких окон. В солнечный день часто насаженные стекла сверкали, и дом тогда был похож на большой парник. Зато когда начинались дожди, он выглядел темным и мрачным.
В каменных выбоинах тротуара застаивались глубокие лужи. Жавелевый пар вылетал из прачечной первого этажа, превращаясь в белое облако, ползущее над фонарем. Иногда открывалось окно, и оттуда показывалась голова китаянки с прямым гребнем. Маленький мальчик, высунувшись из ворот, подставлял руку под дождь, собирая в ладонь теплые капли. В верхнем окне были видны разноцветные шары, взлетающие под потолок. Здесь жил цирковой артист, каждый день репетировавший свой номер.
Дом был старый и нуждался в вечном ремонте: то гнили подпорные балки, то протекала крыша. Это был ветхий дом доходного типа, построенный в девятисотых годах, с длинными однокомнатными помещениями, рассчитанными на угловиков и коечников китайцев. Теперь эти помещения перегорожены и превращены в квартиры. Дом и до сих пор сохранил черты своей прежней мрачности. Здесь живут теперь мастера дальзавода, сотрудники райфо, моряки, проводящие отпуск на суше, пекаря-корейцы из хлебообъединения и студенты китайского вечернего техникума. В одной из низких квартир жил Лю Хэ-дин, пожилой китаец из Шандуня, варивший себе обед и сушивший обеденные палочки на солнце. С ним жил его племянник, круглолицый малыш с такими черными глазами, как будто их натерли свежим лаком.
В последнее время Лю Хэ-дин работал помощником механика на пароходе, совершающем каботажные рейсы между Шантарскими островами и Приморьем. На зиму он решил поселиться в городе. Из общежития он отправился на поиски квартиры и нашел отличную чистую комнату с лакированным столиком, циновками и дымоходом, проходящим под полом, в Корейской слободе.
Семьи у него не было. Как многие люди морского дела, он вел холостяцкий и неприкрепленный образ жизни. Мы познакомились с ним прошлой весной в Клубе моряков под звуки настраивающихся труб матросского оркестра.
Лю Хэ-дин был руководом кружка на китайских курсах повышения квалификации. Сварщики судостроительного завода за два месяца изучали с ним «Гун-Жень-Минь-Цзы» — «Тысячу Рабочих Иероглифов».
Мы часто беседовали с Лю Хэ-дином. Он имел способность свободно объясняться на любом языке, хотя бы знал из него несколько слов. Это редко встречается среди китайцев, страдающих, так же как англичане, языковой замкнутостью. Он был прекрасный рассказчик и часами посвящал нас в запутанные истории, похожие на шандуньскую Шехерезаду.
Он был шесть лет прислужником в буддийском монастыре перед тем, как поступить на японскую картонажную фабрику Куроси в Дайрене, и был рогульщиком в речном порту в Лояне до того, как познакомился с Ци Ши-фа, студентом Полдневного университета, давшим ему прочесть статьи Катаямы, Ленина и Сталина, отпечатанные на прозрачной камышовой бумаге.
Жизнь его прошла разнообразно. Он испытал давление многих учений и социальных систем современного Китая.
В буддийском монастыре он заполнял опросный лист испытуемого:
«1. Имя. Характер. Величина рта.
2. Не перечил ли ты родителям?
3. Не слишком ли ты молодой? Если нет, то не слишком ли ты старый?
4. Не слабосилен ли ты настолько, что не можешь прогнать ворону? Не жуликоват ли ты? Не вездесущ ли ты? Не принадлежишь ли ты к существам призрачным? Не из числа ли ты имеющих один ноготь? Не глуп ли ты? Не ведешь ли ты общения с еретиками?»
На фабрике Куроси, вздорного циника, имевшего особую систему воспитания рабочих, Лю Хэ-дин заполнял опросный лист зачисляемого:
«Не требователен ли ты? Не прожорлив ли ты? Не будешь ли докучать администрации просьбами? Не привержен ли ты к Товариществу? Не убийца ли ты? Не член ли ты профсоюза?»
В городской тюрьме, куда он был посажен за участие в стачечной пятерке, Лю Хэ-дин отвечал на вопросы острожного канцеляриста.