Незаметно разговор перешел к новейшим событиям. Был последний год царствования вдовствующей китайской императрицы — 1910-й по европейскому летосчислению.
Таболонов сказал:
— В настоящее смутное время империи всякий смелый и решительный человек мог бы повести за собой монгольский народ.
Монах слушал и кивал головой, но не высказал мнения по этому поводу. Потом Таболонов упомянул имя Наполеона. Монах сказал, что слыхал об этом человеке в бытность свою в Тибете. Под конец они начали говорить о разных исторических людях. Говорили о восстании Амур-Саны в XVIII веке, о буддийских святых, которые жили в старину в Западной Монголии, об их грозной силе. Мельком вспомнили, что в горном монастыре Бага-Субурган, на берегу Голубого озера, жил когда-то святой Бадма-лама. Он умер сорок лет назад и с тех пор, по словам богословов, его дух не переселялся в человеческий образ, хотя в народе ходят легенды, что он появится снова и будет великим воином.
— Меня также зовут Бадма, — сказал монах улыбаясь, — я также Бадма-лама, то есть монах Бадма.
Таболонов не придал значения этой шутке.
Впрочем, несколько месяцев спустя, прочитав в газете известие о том, что в Западной Монголии появилась шайка разбойников, во главе которой стоит человек, называющий себя воплощением Бадма-ламы, он понял, что молодой монах извлек пользу из ночного разговора.
Новоиспеченный святой распустил о себе слух, что он не простой разбойник. Напротив, он монгольский патриот и проповедует необходимость сбросить иго Маньчжурской империи. Действуя таким образом, он в два раза увеличил свой отряд.
Год спустя, когда империя пала и один из монахов стал верховным правителем Монголии, Бадма-лама на время смирился. Ему разрешили сохранить отряд и назначили начальником маленького гарнизона в горах.
Шестнадцать месяцев тому назад он был никому не известным бродягой-монахом, какие толпами нищенствовали в степи. Сейчас в его распоряжении было двадцать солдат, он жил в богатой новой юрте и имя его пользовалось некоторым весом.
Он именовал себя наследником «Добрых мужей» — «Сайнэри», этих легендарных разбойников Центральной Азии. Он говорил, что задача его — служить монгольскому духу и изгонять угнетателей. Прикрываясь этой ложью, он грабил китайских купцов, случайно задержавшихся в горах, уничтожал юрты киргизов, кочевавших на западе. В приказах по отряду он называл себя степным Наполеоном, он строго наказывал всех, кто осмеливался ему противоречить.
Однако ему не удалось долго носить маску патриоту. Вскоре в Ургу посыпались от местного населения жалобы на Бадма-ламу. Рассказывали о кровавых делах его, о сжигании пленников живьем, об отрезанных руках, ногах, ушах.
Ургинский первосвященник делал вид, что жалобы населения до него не доходят. Он считал Бадма-ламу полезным человеком и не желал с ним ссориться. Лама Наполеон продолжал править уездом. Жалобы на него больше не приходили: все, кто выражал недовольство, были уничтожены ретивым и энергичным начальником.
В 1921 году большая часть Монголии была захвачена бароном Унгерном. Остзейский авантюрист и азиатский разбойник заключили между собой военный союз. Бадма-лама покинул провинциальный гарнизон. Он собрал большой бандитский отряд, с которым двинулся через горы в степи Монголии.
Любопытно, что многими своими действиями Унгерн и Бадма-лама производили на современников впечатление сумасшедших. Между тем оба они были нормальные и даже расчетливые люди. Бадма-лама обладал своего рода мрачным юмором, основанным на свирепости и презрении к препятствиям. Ему были свойственны все пороки удачливых честолюбцев: легкомыслие, упрямство, вероломство, жестокость. Зато у него были и все качества, приносившие нм успех: решительность, истерическая уверенность в себе и мстительная неумолимая память. Человек, снискавший ненависть Бадма-ламы, заранее мог считать себя погибшим.
Несколько лет спустя, и на европейской почве, такого рода люди положили основание фашистским режимам. Здесь же Бадма-лама производил опыты в небольших масштабах. Ему достаточно было, если он мог подчинить своей воле тех, кто попадался ему в пределах видимого горизонта.