Я узнал в своих путешествиях этот народ и всей душой к нему привязался. Я полюбил живой ум монголов, их пристрастие ко всему величественному и необыкновенному, научился ценить их честность, юмор, чувство собственного достоинства.
Если долго остаешься наедине с природой в пустыне Гоби, то невольно испытываешь чувство страха. Эта вечная тишина заставляет оглядываться и искать глазами врага. Кругозор подавляет громадностью, леса и холмы внушают почтение дикостью и величием своих пространств. Только появление человека рассеивает приходящие на ум мрачные мысли.
В общем, работой я доволен. Живется здесь вольно и хорошо. Конечно, разбирая строго, можно найти на что пожаловаться: жестокий климат, консервная пища, отсутствие советских газет. Эти мелкие неудобства иногда действуют на нервы. Я уже третий месяц требую у Монценкоопа, чтобы мне прислали велосипед. Гончик и Церен-Гомбодорчжи дают мне свои машины, но я считаю неудобным одолжаться… Приходится ездить верхом, а я кавалерист никакой.
Особенно помощник мой Бадма после прошлогодних приключений плохо приспособлен для тряски. Вы, конечно, знаете тот случай во время пограничного инцидента, наверно, слыхали? Бадма переброшен сюда с озера Буир-Нор, где он служил в больнице.
Там монгольская территория этаким клином врезается в Маньчжоу-Го. Японцы мечтают о том, чтобы отрубить этот клин от Монголии. В прошлом году в тех местах дважды появлялась шайка разбойников, подозрительно напоминающих солдат разведки.
Однажды, когда Бадма ехал ставить банки пациенту, несколько всадников остановили его. Так как он ездит безоружный, то они взяли его, раба божьего, в плен и основательно покалечили. Им важно было иметь человека, знакомого с положением дел в монгольской пограничной зоне, а моему Бадме важно было ничего не сказать. Так что в результате Бадма заработал на этом деле два сломанных ребра и проляпсус в полости кишок.
Потом господа самураи развели костер и начали моего друга поджаривать. Бадма кинулся в огонь, чтобы они не успели выманить у него сведения. Пришлось им заливать костер водой. В общем, дружка моего Бадму выручили монгольские пограничники.
Знаете, жизнью живешь серой и однообразной, иной раз одолевает тоска по собеседнику. Думаешь иногда — какое бы счастье поговорить с московскими друзьями.
Не скрою, зимой бывают моменты уныния, когда хочется сесть на коня и ехать: ехать домой или хотя бы в Улан-Батор, в культурные условия. Кое-как сдерживаешься, закуришь папиросу, крепишься. Ну, ничего, думаешь, все-таки мы работаем честно — мы в глубине Азии, в пустыне Гоби.
В НЕСКОЛЬКИХ ШАГАХ ОТ РЕКИ
В нескольких шагах от реки начинался тугай: кривые стволы тальника, заросшие плесенью, ярко-зеленый камыш, длинные стебли кендыря, одинокие тополя, кое-где орешник. Среди низких кустарников, в густой колючей листве, часто попадались звериные тропы, гнезда речных птиц и вытоптанные кабанами поляны.
Когда лодочники из Муйнака ехали в район сдавать рыбу, тугай громоздился перед ними, как невысокий синий холм с извилистым гребнем. В двух или в трех местах приречные жители начинали выжигать в тугае дорогу, но пожар уходил на полсотни шагов в сторону и погасал. Болотная почва обладала могучей жизненной силой: пожарище тотчас же зарастало кустарником; выгоревшие стволы ветвились; потревоженный дерн кипел грубой порослью, муравьями, былинками и всякой насекомой дрянью — страшно было на него ступить.
О тугае у нас, в Хорезме, ходило немало удивительных рассказов. Он пользовался дурной репутацией. Приезжие люди нередко пропадали в нем навсегда.
По краям тугая находились два рыбачьих поселка, в которых жили уральцы — русские казаки, сосланные сюда в прошлом столетии за упорство в расколе.
Из богатых уральцев состояла честновская сотня, воевавшая в 1918 году против советской власти.
В мое время честновцы были уничтожены или бежали. Их начальник, Павел Честнов, где-то скрывался. Уральцы занимались рыбным промыслом. Часть их вошла в амударьинский союз каючников и переправляла грузы по реке.
Зимой я встречался в Ходжа-Бергене с некоторыми уральцами. Это были добродушные бородатые рыбаки, не имевшие ничего общего с бандитами Честнова.
Описываемый случай происходил в 1924 году, перед национальным размежеванием Средней Азии. Я только что перешел из отводхоза в статистическое управление, на должность разъездного регистратора. Основной моей работой был «этнографический учет». Я был послан в числе шестнадцати регистраторов в низовья реки. Собранные нами цифры должны были служить для уточнения республиканских границ.