Между прочим, мне случилось побывать на берегах одного небольшого рукава Аму-Дарьи, носившего имя Семеновской протоки.
Раньше здесь был широкий плес с бурным течением. В последние пять лет он захирел. Река, по словам старожилов, «ударилась вправо», она с невиданной силой пробивала новые протоки и новые пути. Аму-Дарья капризна; ст местного народа она получила прозвище «джинни», то есть «полоумная».
Я прожил в Семеновской около трех недель, днем объезжал рыбалки в гребной бударе, а к ночи возвращался. Работа моя была закончена, но я все еще не уезжал. Задержала меня здесь одна местная жительница, Луша…
Эта была насмешливая, рослая казачка с миловидным лицом и крепкими руками. В первый раз я увидал ее на реке. Потная и растрепанная, она тянула вверх по течению тяжелый каюк с рыбой. Поравнявшись с ней, я предложил свою помощь. Казачка остановилась над речным обрывом.
— Спаси бог, товарищ! Бери бечеву…
Я неловко впрягся в лямку, примерился и потащил каюк, что оказалось довольно трудным занятием. Она пошла сзади, поминутно спрашивая, не взять ли у меня бечеву.
Вид у меня, должно быть, был невеселый — в городской кепке и брезентовых сапогах, которые промокли после первых же шагов по береговой глине. Я тянул лямку, дергая и спотыкаясь. Шагов через пятьдесят она сказала:
— Ну, давай, что ли! — нерешительно переняв у меня лямку, потащила лодку вперед.
После этого случая я встречался с нею по нескольку раз в день, то на реке, то в артелях. Однажды она ушла со мной к реке с казачьей вечерки, мы бродили над водой и целовались. Через день после вечерки Луша пришла ночью ко мне. Вскоре мы почти не расставались друг с другом. Через неделю я был в нее по уши влюблен.
Она была не старше меня, но гораздо опытнее в любовных делах.
— Ты мой не первый и не второй, — сказала она, когда я спросил об уполномоченном Сельхозбанка, который жил здесь в прошлом году, — лучше не болтай о нем, по мне он и на свете не был.
Я не верил, что Луша меня любит, и часто возвращался к этой теме; должно быть, я поступал неразумно, внушая ей невыгодное мнение о себе.
— Вам я не могу нравиться, Луша, я некрасивый и неловкий, вам скучно со мной, — говорил я, — денег у меня мало, по здешним взглядам я беднее, чем любой семеновский хозяин.
Она неохотно возражала:
— А чего бы я с тобой тягалась, если бы было скучно.
Но чаще всего она отшучивалась, делая вид, что соглашается.
— Известно, скучно с тобой… Известно, ты бедный — за богатого семь бедных дают и лошадь в придачу… А что тут думать — уедешь ты, и я тебя забуду…
Здесь, однако, я начинал возражать.
— Ты шутишь, — говорил я, — скажи мне всю правду.
Она молчала и улыбалась или отвечала что-нибудь незначительное и милое.
Меня восхищало, что Луша «все понимает», как я тогда говорил. Я был горожанином и ощущал своего рода столичное превосходство над уроженцами провинции. Это чувство я ревниво прятал даже от своих лучших здешних друзей, поэтому мои отношения с ними были не до конца открытыми. Только Луша понимала все. Она подхватывала любую мысль и могла дать ответ на любое недосказанное слово.
Она говорила, что любит слушать, «когда рассказывают», и была благодарной слушательницей — внимательной и горячей. Случалось иногда, что я замечал в ней какое-то странное равнодушие. Она начинала со вниманием слушать рассказ, но внезапно, на середине слова, теряла к нему интерес и рассеянно глядела по сторонам.
Через минуту она словно возвращалась откуда-то, с внезапно вспыхнувшей горячностью она принималась расспрашивать:
— А дальше что? А дальше как было?
Я возмущался тем, что эта необыкновенная, как я думал, девушка не умеет даже подписать свое имя. Однажды я произнес большую речь на тему о вреде безграмотности.
— Шут ли в том, чтобы быть грамотной, — задумчиво сказала она, — только раньше времени состаришься.
Я предлагал ей выйти за меня замуж, умолял, хотел увезти в Москву. В конце концов она согласилась, да, кажется, и с самого начала решила согласиться, но в Москву ехать не захотела.
— Куда от подруг? Скучно будет. Знаешь что? Ты живи здесь! Ладно, что ли? Начальники любят тебя, — если попросишь, дадут тебе у нас место. Дадут ведь?
Селение было расположено на узкой косе, вдоль речного берега. В нем каждый человек был на виду. Чтобы остаться наедине с Лушей, я уплывал в бударке по обмелевшему руслу и ждал Лушу на условленном месте. Однажды перед моим отъездом в район мы добрались почти до краев тугая.