Мы плыли вдоль протоки среди кустарников. Я осторожно и медленно греб, Луша отталкивалась от берега багром. На небе было еще светло, но в тугае царили сумерки, протока была покрыта черной тенью, над берегами вились комары.
Речная вода тихо неслась вперед; ясно был слышен шорох кустов, треск сучьев, всхлипывание тугая.
Вокруг корчаги шумел водоворот. С берега сорвалась птица, черная с зелеными боками, она полетела над потоком.
— Брось весло! — сказала Луша.
Я положил весло на край бударки. Девушка зацепила багром за берег и притянула бударку к земле.
— Прыгай!
Мы выбрались на берег и привязали лодку к кривому стволу дерева, низко свесившемуся над протокой.
— Теперь пойдем со мной, — сказала Луша и, с силой раздвинув колючую стену кустарника, пошла вперед. Я следовал за ней неохотно. В сумраке тугая было что-то неприятное.
Я ощущал холод и сырость. Над моим ухом зазвенел комар. Когда его песенка смолкла, я почувствовал на щеке укус. «Малярийный», — подумал я. Колючая ветка хлестнула меня по голове.
Дикость тугая окружала нас; не величественная дикость пустыни, а нечто совсем другое, более страшное, пожалуй даже не дикость — первобытное варварство, болотная стихия, где вода не отделена от суши.
Пройдя шагов двадцать, я выбился из сил. Наконец мы вышли на узкую тропинку. Обычно приятно попасть на лесной след. Ощущение глуши в таких случаях теряется — люди ходят по тропинке, значит, лес куда-то ведет…
Здесь этого чувства не было. Минуту спустя я понял, в чем дело: тропинка вилась в тугае, как узкая просека, на каждом шагу встречались обломанные ветви, повсюду на стволах деревьев были раны от свежесодранной коры, но на земле не было видно следов. Яркий, мокрый дерн, не тронутый человеческой ногой, подавался и хлюпал под нами.
— Что за дорога? — спросил я.
— Глупый, здесь кабаны ходили, разве не видишь — рытвины? — сказала Луша не оборачиваясь.
— Скорее вернемся к лодке.
— Боишься тугая?
— Какой смысл ходить по болоту? Что хорошего?
— Миленький, — неожиданно сказала она, поджидая меня на тропинке, — а со мной-то тягаться какой смысл?
— Я тебя люблю, — отвечал я, вздрагивая от сырости.
— Любишь? Верно, что любишь?
— Верно, люблю.
— У нас говорят: «Что за люблю, если не бью?»
— Я тебя не так люблю.
— А как любишь?
— По-настоящему.
— Как же ты меня любишь, когда не знаешь, — сказала она, странно улыбаясь. — Ан я ведьма…
— Ведьм на свете не бывает…
— А я вот ведьма, — сказала она, пристально глядя мне в глаза.
— Я тебя и ведьмой люблю, Лушенька.
Она подошла ко мне ближе и прижалась. Я почувствовал, как колышется ее теплая грудь.
— Лушенька, — повторил я, — вернемся к бударке.
— Ты — верный, — сказала она, не отвечая на мой слова, — я тебя не обману.
— Пойдем к бударке…
— Тебе хорошо будет, — почти шепотом сказала она. — Мы с тобой как волк и волчица, руби — не разделишь. Верно говорю?
— Конечно, — ответил я.
— Тебе все открыть можно?
— Все, Лушенька…
— Ты заступишься, ты храбрый. Мне здесь страшно с людьми…
— Что за глупости, Луша…
— Кабы я тебе велела — уйдем от людей в болото, будем хорониться, как звери, ты пошел бы со мной! — сказала она с утвердительной интонацией.
— Что ты говоришь, Луша? Что за болото? Не к этому надо стремиться…
— Чтой-то не пойму! — сказала она, пристально на меня глядя.
— Жить надо общественно, — поучительно произнес я и сразу почувствовал, что несу вздор.
— Вот как? — сказала она. — Значит, ты со мной не пошел бы?
— Будет глупости болтать. Вернемся в бударку!
— Скажи, ты со мной не пошел бы?
— Лушка, моя милая! — сказал я, пытаясь ее обнять.
— Нет, ты скажи!..
— Нам в помещении веселее, чем на болоте, — сказал я.
— Иди ты — знаешь куда?.. — сказала она грубо, и оттолкнув меня, быстро побежала назад к берегу.
— Лушенька, подожди, Лушенька! Луша, что за глупости…
Она весь вечер не разговаривала со мной — ни в лодке, ни когда мы вернулись в селение. На следующее утро, однако, разговор на болоте был забыт. Она снова была нежна, обнимала меня и смеялась без причины.
Перед отъездом моим в район Луша пришла в дом Тужилкиных, где я снимал угол за перегородкой. Она поплакала, потом помогла мне собраться, починила мой плащ и сидела с грустным видом.
— Лушенька, значит, решено, скоро я вернусь. Не гуляй без меня с казаками…