— Уезжай скорее, — сказала она, — только за сердце тянешь…
У нее было такое трогательное, заплаканное лицо, что хотелось ее погладить.
— Лушка, хитрая ты, лицемерка…
Она проводила меня до реки. Каючники с пением налегли на багры, и длинная плоскодонная лодка двинулась вперед по протоке.
В районе я начал готовиться к переводу в низовья.
Все складывалось удачно. Рыбтрест открывал торговую точку в протоке. Имелось место приемщика. Контора без возражений согласилась отпустить меня, так как штаты регистраторов были сильно сокращены.
Я испытывал своего рода лихорадку, непрерывно думая о красивой казачке. Каждый день разлуки делал ярче и привлекательнее ее образ. Я был влюблен.
Дня через три, вечером, меня зазвал к себе ужинать Сашка Решлевский — тот, что был раньше начальником ходжа-бергенского угрозыска. Он был своего рода знаменитостью в здешнем масштабе — один из парней, которые на «ты» со всеми, что называется, компанейский, рубаха-парень, тончайший знаток всех анекдотов, бывший комиссар штаба армии, с трудом привыкавший к мирной жизни, парень, который, как он говорил о себе, всосал советскую власть с молоком и за нее «жизнь отдаст плюс годовое жалованье». Я всегда робел в его присутствии, но старался этого не показывать.
Встретив меня на улице, Решлевский сказал:
— Здоровеньки булы! Откуда? С низовья? Молодец, парень! Полируешься! Приобретаешь лоск! Пойдем ко мне, потолкуем, посидим.
При первых же моих словах о переезде на протоку Решлевский насторожился.
— Ну-ка, ну-ка… — сказал он, поводя носом, словно почуял в воздухе неприятный запах. — Выкладывай, Игнатьев, что это за план…
Я рассказал о том, что мне нравится жизнь на реке, что я просил перевести меня в низовья.
— Не советую ехать, — сказал Решлевский, — это семеновское казачье — все кулаки, честное слово, настоящие бандиты…
— Не все же! — сказал я.
— Половина народа — бандиты, имей это в виду. Я жил в тугае четыре месяца.
— Там кое-кого повыселяли — знаешь это?
— Повыселяли больших — маленькие остались. Одних родственников Честнова там, дорогой мой, шесть домов. Да откуда у тебя мысль эта явилась — перебраться на протоку?
Я что-то солгал не совсем внятное.
— Они тебя заманивают, дурак, — сказал Решлевский соболезнующим голосом, — ты, балда, развесил уши! Советская власть им не верит, а они хотят иметь человека, через которого можно узнавать о намерениях наших и о переездах. Ты что — подкулачника играть хочешь? Вот, говорят, Честнов с бандой появился в камышах. Убьют тебя там ни за грош…
— Этого я не боюсь…
— Скажи пожалуйста! Не боишься! Убьют и спасибо не скажут. Понял? Они ходят по болоту на плетеных лыжах, чтобы не оставлять следов. Попробуй-ка, разыщи их! На днях опять было нападение на почту. Ни в коем случае не можешь ехать… Где ты жил в Семеновской?
— Я угол снимал у Тужилкиных, — растерянно сказал я.
— Знаю их хорошо! — воскликнул Решлевский. — Их там свояк или — как это сказать? — дяди третий племянник был Честнова коновод. Это они тебя уговорили там поселиться?..
— Скажи, а с Лушкой Филеновой ты знаком?
Он бросил на меня быстрый взгляд.
— Ты откуда ее знаешь?
Я рассказал о встречах в тугае, о нашей быстро возникшей дружбе. С каждым моим словом Решлевский делался серьезнее.
— Так что выхода нет, придется ехать в Семеновскую, — закончил я рассказ.
— Все сказал?
— Все.
— Ну, теперь заткнись и слушай! — резко сказал Решлевский. — Слушай и мотай на ус. Я нарочно не перебивал, чтобы дать тебе выговориться. Никуда ты не поедешь. Филенова — первая шлюха со всей Аму-Дарьи.
— Врешь ты, не может быть…
У меня от волнения перехватило горло. Кровь ударила мне в голову. Мне стало жарко. Чтобы скрыть волнение, я очень громко заговорил:
— Ты что о ней знаешь?
— Не волнуйся, — сказал он, так же повышая голос. — Сам виноват. Развел телячьи нежности с кулачкой.
— Она не кулачка. Она сирота, работает с детства.
— У кулаков, правда? — сказал Решлевский.
— Что?
— У кулаков, говорю, работает. И ты с ней тянешься в одну упряжку.
— Именно о ней, — закричал я, — именно о ней — можешь мне что-нибудь сказать?
— Не кипятись, — сказал Решлевский, — я тоже умею кипятиться.
— Так я могу сказать, что считаю твои поступки грязными… не по-советски… — сказал я, вставая. — Ты там получил отбой и теперь хочешь на девку клеветать. Это у тебя не выйдет. Понятно? Не получится!
— Смотри, — сказал он, — я тебя предупредил, а там как хочешь.