Выбрать главу

— Знакомьтесь. Вместе поедете в Хиву, — сказал Бердыев, — таким парням ничего не страшно. Четыре мушкетера! Не считая коней!

Я с интересом разглядывал энергические скуластые лица своих будущих спутников. Первый из них — тот, что был в брезентовом плаще и в бутсах, — высокий малый с крупными оспинами на блестящем от пота лице, подошел ко мне и сказал:

— Аманов. Будем знакомы. Студент педвуза.

— Игнатьев, — сказал я.

— Сейчас вам принесут винтовки, — сказал Бердыев, кивая головой дежурному милиционеру. — Имейте в виду — патроны беречь, даю по двадцать штук на стрелка, под особую расписку; об израсходовании составлять акт.

Потом он ушел. Сима и Вера скрылись в соседней комнате. Я остался с ташкентскими ребятами. Некоторое время мы сидели молча и искоса поглядывали друг на друга. Затем они спросили, куда я еду и зачем. Завязался перекрестный разговор.

Мы решили выехать возможно скорее, чтобы до утра миновать Столовые холмы, представлявшие собой наиболее опасную часть дороги. В этих холмах, вероятно, скрылись всадники Хош-Гельды.

Вскоре дежурный принес винтовки, мы быстро оседлали коней, простились с машинистками и с Бердыевым и выехали.

Темные улицы Ходжа-Бергена были безмолвны. Ни один огонь не светился в домах. Возле городских ворот нас окликнул городской сторож.

— Молодцы, ребята, — сказал он, — ничего не боятся, едут одни, как на базар. Потише гремите копытами.

Он долго возился с тяжелым железным засовом, закрывая за нами городские ворота.

Сразу за городом началась глухая каменистая степь, среди которой неясно белела грунтовая дорога. Не выспавшись, я дрожал от холода.

— Давайте поедем рысью, — сказал один из ребят.

Полчаса спустя появилась луна. Она была в начале ущерба, степь была теперь ясно различима. Мы говорили между собой не громко, чтобы не привлекать внимания, но и не очень тихо.

— Это последний гад из басмачества, — сказал Аманов, ехавший впереди. — Через десять лет все даже слово такое позабудут — «басмачи».

Я рассказал о том, как машинистки убедили меня, что в рюкзаке лежит голова Хош-Гельды.

— Бердыев — храбрый парень, мог это сделать. Его однажды враги расстреляли. Он ушел из ямы, куда его бросили, — сказал Аманов.

— Не в том дело, — сказал я, — как-то это, по-моему, не вяжется; телефон, ундервуды, а тут — девушки об отрезанных головах разговаривают.

— Тоже храбрые девушки, — сказал Аманов, — я старшую знаю по Чарджую. Она при закаспийском правительстве въехала в морду одному офицеру.

Мы ехали по гладкой глинистой равнине — четыре всадника, вытянувшись цепью. При лунном свете равнина казалась покрытой ровным зеркалом воды. Трещины в глине чернели резко и странно. Лошади то и дело пугались внезапно выраставших на дороге кустов.

Один из ребят запел песню. Я тронул повод и поехал рядом с ним.

— Эй! — окликнул меня Мат-Реимш, парень во френче с хорезмским орденом. — Расскажи что-нибудь.

Я начал рассказывать о путешествиях.

Дорога покинула равнину и пошла горбами, то заворачивая, то поднимаясь вверх. Полчаса спустя мы въехали в овраг. Глубокая тень лежала на дороге. Только впереди и над нами мерцала ровная полоса огня.

Это были вершины Столовых холмов, залитые лунным светом.

Лошади, повинуясь приказу поводьев, прибавили рысь. Я скинул винтовку с плеча и положил ее перед собой поперек седла. Товарищи мои сделали то же самое.

— А что в самом деле, — внезапно сказал Аманов полным голосом, — что тут шептаться. Пусть шепчутся воры.

Он подъехал ко мне вплотную и завел длинный рассказ о порядках в пединституте, где какой-то Ибрагимов, панисламист, срывал занятия. Потом он стал спрашивать меня о Москве, где он был два раза: в 1920 году и прошедшим летом.

Незаметно стало рассветать. Лунный свет побелел. В течение какого-нибудь часа «войско ночи было разбито, тени бежали», как говорит узбекский поэт.

Взошло солнце, бледное и желтое, что предвещало сильный ветер с песком. Мы ехали среди некрасивых холмов, поросших цветами дикого мака. На горизонте видны были четыре длинные палатки, — здесь находился водохозяйственный пост хорезмской милиции. Область Столовых холмов была пройдена. Должно быть, Хош-Гельды ушел из этой степи на юг.