И вот к нему пришли ходатаи этих «красных чертей» — клянчить об их помиловании. Кажется, весь мир собрался клянчить об их помиловании. Вот профессор и писатель. До них здесь были священник и поэт, а после них должны прийти две женщины.
Профессор начал с извинения за то, что они опоздали. Он объяснил, что кое-какие обстоятельства помешали им прийти вовремя, что он чрезвычайно об этом сожалеет, ибо из всех свиданий, которые у него когда-либо были, он считает это свидание едва ли не самым важным.
— Почему вы так думаете? — осведомился губернатор.
Его наивность не была нарочитой. Профессор не сразу пришел к нужному выводу, но писатель тотчас же понял, что губернатор просто глуп. Но ведь это было бы чудовищно и невероятно, а в чем-то и гораздо страшнее всего, что случилось в этот распроклятый день! Неужели глупый, недоступный чувству и логике человек действительно занимает пост губернатора штата Массачусетс и владеет правом лишить человека жизни? Что бы ни говорили писателю его глаза и уши, рассудок цивилизованного человека отказывался в это поверить. Ведь дураки не держат скипетра власти! Да и для того, чтобы заполучить сорок миллионов долларов, ведь тоже, наверно, требуется кое-какой ум!
«Ты должен убедить его и добиться помилования, — внушал он себе. — Поэтому не следует недооценивать человека, к которому ты пришел».
В это время заговорил профессор. Он заявил горячо, хотя и почтительно, что пришел сюда не для того, чтобы зря отнимать у губернатора его драгоценное время. Он пришел потому, что все признают, будто он, профессор уголовного права, знает лучше других обстоятельства дела Сакко и Ванцетти, — ведь оно глубоко интересовало его много лет, — а некоторые обстоятельства этого дела заслуживают нового толкования. В начале своей речи профессор держался чуть ли не униженно; писателя удивляло, как он может быть таким почтительным, сохраняя серьезность. Стимулы и мотивы, толкавшие людей на тот или иной поступок, были хлебом насущным в его писательском деле; ему было любопытно знать, какая жестокая необходимость диктовала профессору уголовного права его поведение и какая темная потребность лишить двоих людей жизни владела душой губернатора.
— Я стараюсь быть терпеливым, — сказал губернатор, — но поймите и вы меня. Вот уже несколько дней ко мне приходят люди с россказнями о том, что у них есть либо новые доказательства, либо новое толкование старых судебных доказательств. Я выслушиваю их — говорю вам, не хвалясь, — я выслушиваю их с завидным долготерпением, однако ни один из них не смог убедить меня в том, что предъявленные им доказательства являются чем-то новым и могут решительно изменить мое отношение к этому делу. Изучив судебные протоколы и лично расследовав это дело, причем я сам разговаривал с рядом свидетелей, — я считаю, как и присяжные, что Сакко и Ванцетти виновны и что судили их справедливо. Преступление, за которое они должны быть наказаны, было совершено семь лет назад. В течение шести лет они пользовались всяческими проволочками, подавали одно ходатайство за другим, и теперь все возможности для дальнейшей отсрочки уже исчерпаны…
Профессор уголовного права похолодел от ужаса. Только что ему было жарко, а сейчас он дрожал, как в лихорадке. Значит, недаром в Бостоне поговаривали, будто губернатор, когда к нему обращались с ходатайством о помиловании или об отсрочке казни, как попугай, повторял в ответ свое официальное решение привести в исполнение приговор, опубликованное еще 3 августа и выученное им наизусть… Профессор считал тогда, что это басни, гадкая сплетня, злостный поклеп на губернатора, у которого и так было немало грехов. Однако теперь он сам стал свидетелем этого отвратительного представления. Губернатор штата Массачусетс читал ему наизусть отрывок из своего собственного постановления, — слушать эту декламацию было просто страшно, профессору показалось, будто его подвергают мучительной пытке. Стоило ему понять, что губернатор лишь механически повторяет свое собственное постановление, как атмосфера вокруг него разительно переменилась: реальная действительность приобрела зыбкую, туманную призрачность кошмара, и вместо солидного, хоть и реакционного правителя могущественного штата перед ним оказался загадочный пустой сосуд; то, что этот сосуд почему-то принял человеческую форму, делало все еще более кошмарным. И лишь чрезвычайным усилием воли профессор заставил себя собраться с мыслями и продолжить свою речь.
— Простите меня, ваше превосходительство, но мне кажется несправедливым заранее отвергать то, что мы хотим вам сообщить. Собираясь к вам, я себя спрашивал, чего же я хочу у вас просить: милосердия или правосудия? Отметая кое-какие сомнения, я решил, что не буду просить у вас милосердия…