— Теперь они умрут, — сказал он с глубочайшим отчаянием. — Больше нет надежды.
— Пока есть время, есть надежда, — ответил коммунист.
— Пустая отговорка, — сказал профессор с горечью. — Я побывал в тюрьме, я пришел оттуда. Это конец, и все так же безнадежно в конце, как было безнадежно вначале. Мне тошно. Я знаю, что эти люди невиновны, а все же они должны умереть. Вместе с ними умрет моя вера в человеческую порядочность.
— Легко же умирает ваша вера, — сказал коммунист.
— Вот как? А ваша вера сильнее? Во что же вы верите, сэр?
— В рабочий народ Америки, — ответил коммунист.
— Затверженный урок! Но какое он имеет отношение к делу? Я никогда не спорил с вами. Я знал, что вы, коммунисты, повсюду вокруг дела Сакко и Ванцетти, и подчас восхищался вашей энергией и вашим бескорыстием. Я никогда не позволю себе травить красных, как это делают многие, потому что, по-своему, я испытываю величайшую потребность жить в мире, где господствует справедливость. Вот почему я сотрудничал с вами. Но сейчас вы меня выводите из себя. О какой вере в рабочий народ вы толкуете? Где он, этот ваш рабочий народ? Согласен, Сакко и Ванцетти убивают потому, что они — рабочие люди, итальянцы, коммунисты, агитаторы; понадобилось найти козла отпущения, кое-кому дать урок, а кое-кого припугнуть. Но где ваши рабочие? АФТ ничего не предпринимает, а ее самые влиятельные лидеры сидят сложа руки, — их даже не видно среди пикетчиков. Где же он, ваш рабочий народ?
— Повсюду!
— Разве это ответ?
— На сегодняшний день — да. А что вы хотите? Чтобы рабочие штурмовали тюрьму и силой освободили Сакко и Ванцетти? Так просто ничего не делается, разве только в наивных мечтах. Сакко и Ванцетти можно убить, ведь убили же Альберта Парсонса[22], а Том Муни[23] — в тюрьме. Судьбу их разделят и другие, но так не может продолжаться вечно. Они убивают нас, потому что они нас боятся: они знают, что нашему терпению придет конец.
— Чьему терпению? Коммунистов?
— Нет, не коммунистов. Рабочих. Те, кто убивают Сакко и Ванцетти, ненавидят коммунистов только за то, что они неотделимы от рабочего класса.
— Странные у вас представления! — сказал профессор. — И вы хотите, чтобы я поверил вам сегодня вечером — именно сегодня вечером?
— Вам трудно мне поверить. Для вас смерть Сакко и Ванцетти — это крушение всех ваших надежд на справедливость и разумное устройство мира.
— Жестокие слова.
— Но согласитесь, что это правда.
— Допустим, я соглашусь. Но не слишком ли легко вы говорите о борьбе с силами, которые правят миром? Все человечество вопит о том, что эти двое не должны умереть, а все же они умрут. Сознаюсь, мне страшно. Я было поверил во что-то, и я потерял мою веру. Мне далек ваш безыменный рабочий народ. Я его не понимаю, как не понимаю и вас.
— Как не понимаете Сакко и Ванцетти?
— Как не понимаю Сакко и Ванцетти, — печально признался профессор уголовного права.
Это была правда. Шагая в рядах пикетчиков, он горевал в значительной мере о своих собственных разбитых надеждах, о своей собственной утраченной вере. Профессор говорил себе: «В самом деле, я оплакиваю себя, а не их. Во мне умирает нечто самое ценное, невозместимое. Поистине, я главный плакальщик на сегодняшних похоронах».
Так каждый оплакивал Сакко и Ванцетти по-своему. Но были и люди с сухими глазами; они не плакали — они клялись запомнить и не простить. Каждый из них сделал зарубку на собственном сердце и подвел итог длинному счету, который тянулся настолько далеко назад, насколько хватало памяти у человечества, — вплоть до первого удара бича по первой согбенной спине. Люди с сухими глазами говорили себе: «Слезами горю не поможешь, — мы знаем, что делать».
А в самой тюрьме истек последний час, и наступило время умереть первому из трех. То был вор и убийца Селестино Мадейрос. Помощник начальника тюрьмы явился в его камеру с двумя стражниками и сделал ему знак рукой. Мадейрос их ждал и очень спокойно, с удивительным достоинством встал между двумя стражниками и прошел вместе с ними те тринадцать шагов, которые отделяли его камеру от места казни. Когда он вступил в эту комнату, он остановился на мгновение и окинул взглядом собравшихся зрителей. Впоследствии некоторые из них говорили, будто на лице его мелькнуло выражение гнева, но большинство сходилось на том, что, садясь на электрический стул, он оставался спокойным и невозмутимым. Был подан знак, и две тысячи вольт электрического тока были пропущены через его тело. Свет в тюрьме померк, а потом снова разгорелся, и Селестино Мадейрос был мертв.
22
Парсонс Альберт — печатник, один из руководителей рабочего движения в Чикаго; вместе с тремя другими деятелями рабочего движения был повешен 11 ноября 1887 г. Парсонса и его товарищей облыжно обвинили в том, что они во время демонстрации на площади Хеймаркет-сквер 4 мая 1886 г. бросили в полицейских бомбу. В действительности бомба была брошена провокаторами.
23
Муни Том (1882–1942) — известный деятель американского рабочего движения. Власти Калифорнии возвели на Муни и его друга Биллингса ложное обвинение, будто бы они бросили бомбу во время военного парада в Сан-Франциско 22 июля 1916 г.; Муни был приговорен к смертной казни, замененной пожизненным тюремным заключением. Он провел в тюрьме более двадцати лет.