Выбрать главу
То, чего не мог понять Флавио Росси

А говорили они вот о чем – крича, жестикулируя и самозабвенно ненавидя друг друга.

Сначала вскочивший с места профессор Ненароков выпалил по-немецки:

– Что, получили, милейший?

Продолжил он, однако, по-русски:

– И вообще, господин Луцак, не нужно вводить в заблуждение дорогих гостей. По-нашему, никакой вы не доктор, а всего лишь магистр. Доктор это я! Настоящий, не галицийский.

В этом месте раздался одобрительный смех той половины зала, что поддерживала Ненарокова.

– Доктор? – свирепо передразнил его Луцак. – Жалкий профессоришка, получивший свое звание от царского режима!

– Я представитель русской науки. Я получил свое звание в университете святого Владимира. Я четыре десятилетия трудился на ниве народного просвещения. Я был общественным деятелем нашего края. Мои сыновья сражались в русской армии против большевизма. Меня лично знал генерал Бредов. А вот вы тут – никто!

Ответ доктора Луцака, будучи слабо связан с высказыванием оппонента, ответом, по существу, не являлся. Такого рода реплики вообще были характерной чертой его полемического стиля, и оставалось лишь гадать, где он этому научился.

– Украинское крестьянство дважды изгоняло большевиков из Украины, в то время как ваши «русские армии» отсиживались в Крыму!

Ненароков отреагировал моментально, слышать алогичные доводы Луцака ему было не впервой.

– А какое отношение вы имеете к этому крестьянству? И где отсиживались тогда вы? В своей сраной Галиции? И позвольте заметить…

– Нет, не позволю! – перебил его Луцак. – И я вам не хо-хол! Прошу представителей германского командования обратить внимание на подобные высказывания подобных, с позволения, личностей! Личностей, которые в своем узком кругу смеют поднимать вопрос об использовании в школьном и высшем образовании московского языка, подвергая таким образом сомнению итоги украинской национальной революции и действия германских властей!

– Нечего тут клеветать на малороссийский народ, – прокричал в ответ Ненароков. – Не было у нас никакой национальной революции. Была петлюровщина, махновщина, а потом большевистская украинизация! И заметьте, господа, этот галичанин, ко всему, еще доносчик! Но я знаю, доктор Грубер не из тех людей, что стали бы прислушиваться к гнусным инсинуациям этого… господина.

Не обращая внимания на Ненарокова, Луцак продолжал излагать свое видение истории последних десятилетий.

– Местью большевистского режима стал искусственный голод в Украине, явившийся геноцидом станового хребта украинской нации – украинского крестьянства…

Ненароков, который, в отличие от Луцака, слышал не только себя, окончательно рассвирепел.

– Геноцид русского крестьянства, сопротивлявшегося большевистской украинизации!

– Московский наймит! – заклеймил его Луцак.

– Дурак, болван, осел, невежда! Такой, как вы, мог защитить магистерскую диссертацию во Львове только на украинской кафедре или в каком-нибудь тайном «университете», ни на одну приличную кафедру в настоящем университете вас бы попросту не пустили!

– Докторскую! – взвыл Луцак. – И что вы называете «приличными кафедрами»? Польские? Что такое «настоящий университет»? Прошу господина Грубера обратить внимание…

Ненароков смерил его презрительным взглядом.

– Я же говорил, жалкий доносчик. Но наше различие, милостивый государь, не только в этом. В отличие от вас, я потомок запорожских казаков и нахожусь у себя дома. Это мой город, пусть ему до сих пор не возвращено историческое название и он носит имя большевика и украинизатора.

На сей раз он был услышан.

– Так вот вы чего захотели! – со злорадством расхохотался Луцак. – Мечтаете о возвращении царизма? Черта вам лысого! Никогда больше украинские города не будут называться именами царей и царских сатрапов. Господин Грубер дал нам ясно понять, что реставрации Германия не допустит. Ведь, правда, господин Грубер?

Когда Луцак произнес свою последнюю, обращенную к Груберу фразу, тот неопределенно пожевал губами. То ли ему не хотелось поощрять Луцака, то ли он не желал обижать Ненарокова. Профессор же, видно, решил, что Грубер на его стороне. Когда заседание кончилось, он поспешил ко мне и Груберу и, подойдя почти вплотную, доверительно заговорил по-немецки: