— Тварь! Тварь я самая последняя! И я еще презирала эту рыжеволосую Томирис за то, что она променяла Рустама на смазливого мальчишку, а сама? После обожаемого Рустама, как последняя шлюха, легла под ублюдка!
Вскочила с места. И, обнаженная, ничем не прикрываясь, стоя перед Зогаком, с ненавистью сверлила его своими огромными, сверкающими от ярости глазищами.
— О боги! До чего же ты гнусен и противен! А я — грязная и развратная потаскуха, и нет мне прощения! — Амага задохнулась от ярости и, переведя дыхание, продолжила с шипящей злостью. — Убирайся прочь! Во-о-он! И не показывайся мне на глаза, пока сама не призову тебя, — увидя, как встрепенулся Зогак, с гадливым отвращением произнесла: — Не для того... лучше удавлюсь! Пшшшееел вон, ублюдок!
И Зогак покорно поднялся, накинув что-то на себя и действительно пошел прочь. Он не оскорбился. Он шел на ослабевших после невероятного эмоционального взрыва ногах, весь какой-то опустошенный, но с ощущением удивительной легкости и приятной усталости. Весь умиротворенный.
Царица приняла его через некоторое время. Приняла при полном параде и в окружении придворной свиты. Зогак понял, что всякой интимности пришел конец, и был даже благодарен Амаге за это, так как знал, что больше никогда не испытает того, чего он испытал, даже с этой же женщиной. Царица стояла надменная и говорила, как всегда говорят на таких приемах, — торжественно и строго официально:
— Царь тиграхаудов! Мы, царица сарматов Амага, говорим тебе, что решили уважить твою просьбу и пойдем войной на нашего врага — массагетов, чтобы помочь тебе вернуть твой законный, отнятый вероломной царицей массагетов Томирис трон твоих отцов и предков. И в этом заверяем тебя нашим царственным словом!
И Амага кивком головы дала понять, что прием закончен. Зогак склонился в глубоком поклоне.
На этот раз смелые рыбаки Каспия, по распоряжению царицы Амаги, без особых приключений доставили Зогака на южный берег капризного моря. Через всю Мидию летел на подставах, где ему сменяли уставших коней на лучших, Зогак, и с удивившей его скоростью прибыл в Пасаргады. Зогак с завистью отметил отличную организацию скоростной дороги в персидской державе.
В Пасаргадах Зогак говорил Дарию:
— Твоя звезда взошла, о царь царей! Ты можешь совершить то, что оказалось не под силу самому великому Киру и чего испугался его сын Камбиз — победить заносчивую царицу массагетов Томирис! Она не выдержит двойного удара, и ты превзойдешь в своих деяниях великого Кира!
Как ни крепился Дарий, но широкая самодовольная улыбка растеклась по его красивому лицу.
— А царица сарматов красива?
— Да, — сухо ответил Зогак.
Ширак и Томирис
У обочины вытоптанной людьми и скотом дороги, по которой гнал свой табун на выпас Ширак, он давно заприметил придорожный камень, заросший лишайником. И только человек с необыкновенно богатым воображением мог увидеть в поедавшей камень ржавчине гордый профиль... Томирис! Но Ширак увидел. И каждый раз останавливался у этого камня и долго, безотрывно глядел на темный силуэт одному ему ведомого рисунка.
Однажды в очередной раз он застыл у этого камня и, углубившись в созерцание, не услышал, как подъехала группа всадников, и очнулся лишь тогда, когда его грубо окликнули:
— Эй ты, пастух, убирайся прочь с дороги! — вскричал один из всадников и, вскинув руку с плетью, заорал: — Ты что, оглох? А ну прочь с дороги — царица едет!
Ширак застыл как громом пораженный. Сердце его бешено стучало в груди, отдаваясь во всем теле, в голову, виски. Широко раскрыв глаза, он смотрел и не мог наглядеться. Он не замечал паутину морщинок у глаз, одутловатость щек, дряблость кожи на шее, потерявших былой золотой блеск обесцветившихся и поседевших волос... Она! Живая! Лучезарная царица его грез — вот здесь, наяву!
Томирис не узнала Ширака, да и где ей было узнать в этом молодом крепыше тщедушного мальчонку — поводыря достопочтенного Зала, но его взгляд неожиданно смутил ее. Томирис невольно улыбнулась, и у нее сладко заныло в груди. Ворохнулось прошлое, такое далекое, но не забытое... Вот такими восторженными глазами смотрели на нее когда-то! Томирис ткнула концом плетки своего ретивого придворного, тот удивленно оглянулся.