Старый Хирон сидел на грубой деревянной скамье возле очага, сложенного в правой части пещеры. В левой, между столбами, были устроены лежанки, и стояла еще пара скамеек и два простых сундука — все имущество старика–отшельника.
Хирон отложил медный прут, которым перемешивал тлеющие в очаге угли, и неторопливо встал. Он был высок ростом и нисколько не горбился, в сухощавой фигуре сохранились стать и гибкость. Лицо давным–давно иссекли морщины, но казалось, ветра, много лет овевавшие его, сравняли эти морщины, выгладили их, как острые выступы древней скалы. Загар на коже был уже вечным, ровным, темным, и лицо старика, окруженное сиянием совершенно белых, густых и длинных волос, выглядело кованой бронзой в обрамлении мрамора. Бороду он брил начисто, привыкнув к этому в молодости и не изменив этой привычке, поэтому ничто не скрывало его тонких и резких черт, крепкого, выступающего вперед подбородка, небольшого, выразительно сжатого рта. Глаза у Хирона были голубые, светлые и чистые, как у мальчика, спокойные, постоянно обращенные будто внутрь себя. И вместе с тем, когда он смотрел прямо перед собой, казалось, что он видит очень далеко, куда дальше, чем может увидеть обычный человек.
— Так ты убил вепря, который не давал жить здешним селянам? — спросил старик, с почти незаметной улыбкой глядя на бурую глыбу громадной туши, вокруг которой с визгом крутилась рыжая Рута.
— Я свернул ему шею, — сказал мальчик, старясь говорить как можно сдержаннее, с достоинством взрослого мужчины. — И почти всех свиней с поросятами я тоже перестрелял, учитель. Теперь пахари и виноградари могут никого не бояться.
— Так ли уж никого? — голос отшельника не выдал насмешку, но она еле уловимо промелькнула в его глазах. — Не часто ли мы с тобою убеждались, что человеку нельзя думать, будто он в безопасности?
Взгляд Ахилла тут же скользнул к левой стене пещеры. Над лежанками, будто ковер, висели штук двадцать волчьих шкур. Такие же шкуры покрывали сами лежанки, расстилались возле них на полу. Густой зимний мех, мягкий и пушистый, хорошо грел студеными зимними ночами.
Почти все эти шкуры появились здесь три года назад, и мальчик хорошо помнил тот день.
Глава 3
К тому времени он жил в горной пещере со своим старым учителем два года, отлучаясь на состязания и праздники в город, но большую часть времени проводя здесь.
За это время он уже очень многому научился.
Хирон рассказывал ему историю мира, так, как о ней принято было говорить, неизменно добавляя, что во многих других землях ее считают другой, но, тем не менее, какие–то представления сходятся у всех, а значит, есть зерно истины в этих отрывочных знаниях людей о рождении земли.
Старик побывал во множестве стран, видел не только всю Ойкумену, но посещал и места далекие и не ведомые никому, знал о племенах и народах, с которыми не общались ни ахейцы, ни египтяне, ни персы, о которых почти никто ничего не слыхал, но у иных из них тоже была богатая и древняя история.
Хирон пересказывал мальчику предания об известных героях и подвигах, говорил о старинных городах разных стран и их великих строителях, вспоминал имена царей, живших недавно или очень давно. Он помнил сказания обо всех великих войнах, которые потрясали окрестные земли за долгие–долгие столетия, и внес историю некоторых войн в летопись, которую давал читать своему юному ученику. С первого дня отшельник занимался с Ахиллом чтением и письмом, причем учил его не только читать и писать на принятом критском наречии, но и персидскому, финикийскому и египетскому языкам, объясняя, что это может понадобиться. Персия и Египет — могущественные страны, влияющие на многие окружающие их земли, а финикийские купцы, странствуя чуть ли не по всей Ойкумене, зачастую осуществляют связь между государствами и передают вести о событиях, которые иначе могли бы дойти до иных народов нескоро.
Ночами они взбирались на широкое плато над пещерой и рассматривали небо. Хирон называл своему ученику все известные звезды и созвездия и рассказывал предания об их появлении, обязательно добавляя, что это — легенды, а о том, что есть звезды на самом деле, можно лишь гадать.
— Впрочем, египетские жрецы и персидские маги знают о них много, — пояснял он, — Первые за счет науки, которую развивают столетиями, вторые тоже за счет науки, но больше, думается мне, колдовства и общения с духами. Свои тайны они хранят свято, однако я проник в них отчасти… Возможно, когда–нибудь я расскажу тебе об этом больше.
Ахилл привык, что учитель часто останавливается в своих рассказах на том пороге, за которым кончаются возможности детского разума и понимания, и перестал допытываться, что и как. Он знал, что за молчанием старика кроется не меньше мудрости, чем за его словами, и нужно уметь думать и учиться понимать это молчание.
Хирон научил его играть на кифаре и петь, и мальчику это очень понравилось: он нашел, что музыка радует и успокаивает, а слова многих прекрасных старинных песен казались ему просто волшебными.
Вместе с тем, они каждый день занимались борьбой и стрельбой из лука, метанием дротика, сражались на деревянных мечах и упражнялись в кулачном бою. Когда старик в первый раз предложил ему такие занятия, мальчик едва не рассмеялся — он даже представить не мог, что человек, которому больше ста лет, сможет учить его воинскому искусству.
И ошибся.
Конечно, отшельник не обладал уже былой быстротой и легкостью, но сила его рук, великолепное владение оружием, знание самых различных приемов боя были изумительны. Он показывал уже искушенному в состязаниях мальчику такие выпады, удары, броски, что тот приходил в восторг.
— Это все — огромное искусство, — говорил старик, — И я показываю тебе лишь самое его начало. На Востоке знают способы более действенные и более страшные, ведают о тайниках человеческого тела, о которых у нас не знают. Но я покажу тебе, чего опасаться, и как избегать опасности.
Он почти сразу заставил Ахилла запомнить, какие места на теле наиболее уязвимы, куда можно ударить, сразу принеся смерть, либо на какое–то время лишив врага возможности двигаться.
— Но всем этим можно пользоваться только в бою и в том случае, если тебе самому грозят смертью, — тут же добавлял он, — Нет хуже позора для мужчины, чем нанести удар тогда, когда в этом нет самой крайней нужды.
— Но ты столько рассказывал мне, учитель, как великие герои и сами боги в гневе дерутся и убивают, иногда даже слабых! — возражал мальчик.
— Ну да, — говорил учитель, и его голубые глаза улыбались изнутри, — И как ты думаешь, почему о таких «подвигах» говорят не реже, чем о подвигах настоящих? Да потому, что людям всегда приятнее оправдывать свой позор чужим позором, особенно позором тех, кого они считают выше себя. Это тоже — великая слабость, победить которую мало кому удавалось.
Жизнь их в горной пещере была достаточно суровой. Во Фтии, где вырос Ахилл, зимы вообще отличались стужей и ветрами, а на такой высоте и подавно в зимнее время царили морозы и метели, и в огромном гроте становилось неуютно. Когда мороз особенно крепчал, старик и мальчик перебирались в более глубокую часть пещеры, в грот, расположенный далеко в толще горного кряжа. Здесь не было света, и приходилось постоянно жечь факелы или поддерживать костер, зато мороз сюда не доставал, и ручейки воды, сочившейся из щели в стене, не замерзали. Они переносили сюда лежанки и запасы еды, но днем неизменно выходили на заснеженное плато, обходили свои владения, навещали коз, которых отшельник держал в небольшой пещере, расположенной выше по склону. На это время года старик шил из козьих шкур толстые чулки мехом внутрь, поверх которых они с Ахиллом надевали сандалии. На плечи Хирон и Ахилл набрасывали волчьи шкуры, но больше ничего теплого не носили, и понемногу мальчик привык переносить холод легко. Он мог даже спать в летнем зале пещеры, завернувшись в волчью шкуру, когда огонь в очаге едва тлел, мог часами бродить по снегу, мог, спустившись по заледеневшей каменной лестнице в долину, охотиться в зимнем лесу, не боясь вьюги и мороза.
Волчьих шкур у старика было три, но вскоре стало много больше.