Старик стоял в трех шагах, подойдя, как всегда, бесшумно и словно появившись ниоткуда.
— Теплая. Но я заходил только по колено. Ты сам говорил, что ночью купаться небезопасно.
— Да, — старик кивнул, — И особенно здесь. Я не раз видел акул почти у самого берега. А мне снова не спится. Я разжег огонь в очаге, разогрел мясо твоего кабана и решил пойти позвать тебя, чтобы ты разделил со мной поздний ужин.
— И ты знал, где меня искать! — тихо сказал мальчик.
— Я знаю, что ты часто спускаешься к морю.
Уже сидя в пещере, возле очага, медленно нарезая ножом ломтики сочного мяса на большой глиняной тарелке, Ахилл спросил:
— Мы никогда не говорили об этом, учитель… Но ведь ты не веришь, что моя мать — богиня Фетида? Ты… Ты вообще не веришь в богов, да?
Хирон ласково положил руку на плечо ученика, его пронзительные, чистые, как родниковая вода, глаза будто вошли в душу мальчика, видя в ней все. Наконец старик сказал:
— Будь по твоему. Ты вырос, наверное. И сердце мне подсказывает, что вскоре мы можем расстаться…
— Нет, учитель!
— Ты не то подумал. Я пока не собираюсь умирать. Только, боюсь, тебя заберут от меня… Значит, пора ответить и на этот вопрос, не то ты будешь думать, что я в чем–то тебе лгал. Видишь ли, Ахилл, в богов я верю. Только сумасшедший может не видеть очевидной и явной власти над миром и людьми неких незримых сил. Однако я не считаю богов, которых у нас принято чтить, великими и всемогущими.
— Как?! — вскинул голову мальчик, — Как же: боги — и не всемогущи?
— А ты сам подумай! — голубые глаза учителя были серьезны, хотя на губах появилась улыбка, — Я же рассказывал тебе все предания о них. И ты сам не раз замечал, что боги, все, вплоть до великого Зевса–громовержца, подвержены тем же порокам и слабостям, которым подвержены люди. И злобе, и зависти, и страху (хотя они бессмертны!), и подлости, и корысти… И в них все это проявляется едва ли не сильнее, чем в людях. Если правда хотя бы десятая часть того, что мы о них знаем, то по сути своей боги слабее людей, потому что наши пороки делают нас беззащитными прежде всего перед собою… Так скажи мне — могут ли существа, не владеющие собой, владеть и управлять миром и силами природы? Допустим, что могут. Но тогда на земле и в мире все было бы устроено нелепо, одно противоречило бы другому… Нет! Наблюдая этот мир, я вижу, что в нем, напротив, все идеально, все взаимосвязано, и все прекрасно. От любого, самого маленького цветка, до высочайшей горы. И при всем множестве созданий, наполняющих мир, нет ничего, ты понимаешь, совсем НИЧЕГО лишнего, чего–то, что не служило бы общей совершенной гармонии. Все, что есть, и все, что происходит — рождения, смерти, приход весны и наступление зимы, восход солнца и темнота ночи, — все осмыслено, все верно и точно. Только человек постоянно нарушает гармонию, но он делает это потому, что ТАК ХОЧЕТ, а все остальное, что есть вокруг нас, не имеет желаний, но живет по воле силы, создавшей мир. Так вот, подумай: возможно ли, чтобы существа несовершенные, такие, как мы с тобой, способные к стольким ошибкам, создали такой идеальный мир и так мудро и прекрасно им управляли?
— Н… не знаю… Нет, не возможно! — воскликнул мальчик. — Но… не могло же оно все создаться само?
— Нет, конечно. Это было бы еще невозможнее. Мир определенно разумен, значит, он и создан Разумом. Более того, тот, кто его создал, действительно обладает личностью, то есть имеет свое Я, не то Он не мог бы создать существо, у которого тоже есть Я — человека. Но наших пороков и слабостей у него нет, Он непорочен.
— Почему? — голос Ахилла задрожал, и едва ли не впервые в жизни он ощутил в себе страх, только попытавшись представить Существо, наделенное таким могуществом. — Почему ты уверен, учитель? И кто сказал тебе?
— Никто. Я дошел до этого сам. Хотя нет, не сам… Думаю, Он подсказал мне, не раз подсказывал потому что я давно ищу Его и хочу понять. И мне не раз приходилось слышать в разных землях, от разных мудрецов, что они тоже ощущают нечто подобное и тоже видят несовершенство наших представлений о мире и о его создании. А почему я уверен в Его непорочности? Ну–ка представь: может ли попасть в цель из лука тот, у кого неверен глаз и не достаточно тверда рука? Нет. Может ли поднять и унести тяжелый камень тот, кто слаб? Не может. Возможно ли, чтобы вкусный хлеб испек тот, кто не умеет правильно замесить тесто? Невозможно. Так если в мире ВСЕ так хорошо сделано, стало быть Тот, Кто это все сделал, не имеет недостатков. Так?
— Да, — кивнул Ахилл, — И кто это — Он?
Хирон вздохнул.
— Я не знаю. Очень хочу знать, но не знаю. Говорят, когда–то, беспредельно давно, Он общался с людьми, но потом они об этом забыли.
— А боги? — спросил мальчик, — Ты сказал, что веришь в них. Кто же тогда они?
— Они есть у всех народов, среди которых я бывал и жил, — сказал старик. — Они разные, их по–разному описывают, и у них разные имена, но всегда одинаковые признаки и суть. У всех есть бог, повелевающий остальными богами, есть боги Солнца и Луны, есть божество любви и есть царь Подземного царства. Это значит, что либо люди повсюду придумывают олицетворение сил земли и неба, а также олицетворение своих пороков и придают им определенные образы, либо эти божества существуют. Первое объяснение было бы слишком примитивно — в человеческом воображении может родиться многое, но для того, чтобы образ стал зримым и общим для всех, выдумки недостаточно. Нет, нет, они есть. Только вот боги ли они, либо высшие демоны, стремящиеся к власти над миром и обретающие пока только власть над людьми? Почему над людьми? Да потому, что людям легче понять их, чем Его, который настолько их выше, и легче договориться с ними… Возможно, одни из этих богов действительно лучше, а другие хуже, но только они не могут созидать, а значит, не могут и творить добро. Зато им легко толкать людей на злые дела, а людям приятно оправдываться тем, что зло они делают не сами, а под влиянием богов. Кстати, мне не раз говорили, что у разных народов разные боги, и когда те оказываются сильнее этих, народ сильных богов берет верх над тем, чьи боги слабее… Это уже совсем смешно — похоже на курятник, в котором оказывается три или четыре петуха, и они начинают драться за власть над курами.
Ахилл рассмеялся и тут же умолк. Ему вдруг стало не по себе.
Хирон снова глянул ему в глаза и продолжал:
— Только учти: все, что я тебе говорю, во–первых, может оказаться моей ошибкой и великим заблуждением. Я могу быть не прав. А во–вторых, это опасно повторять — ты восстановишь против себя множество людей и наделаешь много зла: ни я, ни ты не знаем пока, в чем истина, значит, можем лишь посеять сомнение, а сомнение безопасно только для твердого ума, всех остальных оно губит. Поэтому о том, что я сейчас сказал тебе, говори лишь с самыми близкими, с теми, в чьей твердости ты уверен. И не забывай ходить в храмы и приносить жертвы богам — кто бы они ни были, они сильнее нас, и мы не лучше их, а потому не вправе их оскорблять. Во всяком случае, до тех пор, пока не знаем иного пути.
— А как найти его, этот путь? — спросил Ахилл.
Старик тихо рассмеялся.
— Боюсь, это невозможно. Я живу на свете почти сто двадцать лет, обычно люди не живут так долго. Я ушел от мира и живу в уединении именно для того, чтобы ничто не мешало мне размышлять и искать этот путь. Иногда мне казалось, что вот, я нашел. И оказывалось, что это снова не то… Наверное, Он, тот, о ком мы говорили, сам должен нам показать. Возможно, когда–то Он это сделает. А жизни человеческой явно мало для вершины познания.
— Ну почему нельзя прожить еще и еще раз? — в досаде воскликнул мальчик.
И снова Хирон засмеялся, на это раз лукаво.
— А знаешь, у некоторых народов, среди которых я побывал, такая вера есть. Они верят, что душа человека уходит в Царство мертвых лишь на время, а потом возрождается, либо в другом человеке, либо в животном, либо в дереве или цветке. Они говорят: если ты хорошо прожил, то станешь снова человеком, да еще каким–нибудь особенным человеком, а если был плох и грешен, из тебя сделают собаку или осла. Это очень удобная вера, я бы сказал, очень хитрая.