– Думаю, вы тот, кто мне нужен. Смелых и умных людей в моем окружении предостаточно, а вот храбреца, который…
Он не закончил. Я совершенно не понял, что он имел в виду, и просто заверил его в преданности до гробовой доски.
– Вы, кажется, хорошо фехтуете? – спросил император.
– Сносно, ваше величество.
– И ваш полк выдвинул вас на поединок с лучшим рубакой Шамборанских гусар?
Нельзя сказать, чтобы я расстроился, узнав, что он наслышан о моих подвигах.
– Да, государь, мои товарищи оказали мне эту честь.
– Чтобы поупражняться, за неделю до боя вы оскорбили шестерых учителей фехтования.
– Я дрался семь раз за столько же дней, ваше величество.
– И не получили ни единой царапины?
– Мастер из Двадцать третьего полка легкой пехоты задел мой локоть, ваше величество.
– Чтобы я больше не слышал о подобном ребячестве! – крикнул император, внезапно придя в ту самую холодную ярость, которой все страшились. – Разве я назначаю на эти должности ветеранов, чтобы вы совершенствовали с их помощью кватры и терсы? Как мне завоевать Европу, если мои солдаты обращают оружие друг на друга? Если мне еще раз доложат, что вы кого-то вызвали на дуэль, я вас раздавлю!
Наполеон поднял пухлые белые руки к моему лицу. Он уже не говорил, а шипел и рычал. Клянусь, меня прошиб холодный пот, и я охотно поменялся бы местами с солдатом штурмовой колонны, которому предстоит первым лезть по самому крутому склону в самый узкий пролом.
Император шагнул к столу, выпил чашку кофе, а когда снова повернулся ко мне, от его гнева не осталось и следа. Он улыбался той особенной улыбкой, которая трогала губы, но никогда не отражалась в глазах.
– Мне требуется ваша помощь, месье Жерар. С верной саблей рядом я буду чувствовать себя поспокойнее, и у меня есть причины выбрать именно вашу. Но для начала поклянитесь, что сохраните все в тайне. Пока я жив, о том, что произойдет сегодня, не должна узнать ни одна живая душа.
Я вспомнил о Талейране и Лассале, однако слово дал.
– Во-вторых, мне неинтересны ни ваше мнение, ни ваши домыслы. Просто делайте, что вам скажут.
Я поклонился.
– Мне нужна ваша рука, а не голова. Думать буду я. Понятно?
– Да, ваше величество.
– В лесу есть Роща канцлера.
Я поклонился.
– Там растет старая ель с двумя стволами, под ней во вторник собрались гончие.
Если б он только знал, что у меня там свидания три раза на неделе!.. Я снова поклонился.
– Прекрасно. Встретимся там сегодня вечером в десять.
К той минуте я уже потерял способность удивляться. Попроси он меня занять его место на троне, я бы и то лишь султаном махнул.
– Затем мы вместе отправимся в лес, – продолжал император. – Не берите с собой пистолеты, пусть из оружия при вас будет лишь сабля. Я не скажу вам ни слова, и вы не заговаривайте со мной, мы должны идти молча. Ясно?
– Да, государь.
– Через некоторое время под деревом мы увидим человека или скорее всего двух. Подойдем к ним вместе. На всякий случай держите саблю наготове. Если я заговорю с этими людьми, ничего не предпринимайте. Если же придется вступить в бой, ни один не должен уйти живым. Я вам помогу.
– Государь! – воскликнул я. – С двумя противниками я справлюсь, но не лучше ли мне взять с собой товарища, чем вам участвовать в таком поединке?
– Ерунда, – сказал Наполеон. – Прежде чем стать императором, я был солдатом. Уж не думаете ли вы, что артиллеристы не носят сабель, как вы, гусары? Да и кто разрешил вам спорить? Сделаете как велено. Помните, если дойдет до схватки, надо прикончить обоих.
– Слушаюсь, государь.
– Вот и славно. Это все, можете идти.
Я развернулся, но тут в голову мне пришла одна мысль.
– Ваше величество, я вот подумал… – начал я.
Император бросился ко мне, точно разъяренный тигр. Я был уверен, что сейчас он меня ударит.
– Подумал! – закричал Наполеон. – Ты! Разве я выбрал тебя, потому что ты можешь думать? Чтобы я больше такого не слышал! Ты – единственный солдат, который… Нет, довольно. В десять под елью.
Клянусь, я рад был убраться. Я на своем месте, когда сижу верхом на добром коне, а по стремени позвякивает сабля. Я отлично разбираюсь во всем, что касается зеленого или сухого фуража, ячменя, овса, ржи или командования эскадроном на марше. Но когда я встречаю камергера или гофмаршала, когда мне приходится подбирать слова в беседе с императором, когда все ходят вокруг да около вместо того, чтобы прямо сказать, в чем дело, я чувствую себя точно боевой конь, которого запрягли в дамский экипажик. Притворяться и шаркать ножкой – не для меня. Я человек воспитанный, но не придворный. А потому я был счастлив оказаться на свободе и побежал к себе на квартиру, точно школяр, только что удравший от наставника.