Маленький священник насупился, когда мы обменялись поцелуями, но в пути показал себя превосходным спутником. Всю дорогу он развлекал меня рассказами о своем небольшом приходе, а я, в свою очередь, рассказывал ему истории из походной жизни. Но, Господи, мне следовало быть внимательнее. Когда я слишком увлекался, священник начинал ерзать на сиденье, а по лицу его было видно, что мои слова ранят его. Конечно же, воспитанный человек должен быть благопристойным при разговоре со священником, хотя не так-то просто удержаться от того или иного словца.
Священник рассказал, что приехал с севера Испании, а сейчас собирался навестить свою матушку в Эстремадуре{54}. Когда он говорил о ее маленьком крестьянском домике и о том, с какой радостью она встретит его, мои глаза наполнялись слезами, а мысли летели назад во Францию, к родному дому. Священник показал мне скромные подарки, которые вез домой. Глядя на его мягкие манеры, я с готовностью верил, что его любили везде, куда бы он ни направлялся. Он с детским любопытством осматривал мой мундир, восхищался плюмажем на кивере и долго щупал пальцами мех на доломане. Когда священник взял в руки саблю, я рассказал ему, скольких людей зарубил, показал на зазубрину, которая осталась на металле после того, как клинок вошел в тело адъютанта русского императора. Священник вздрогнул и спрятал саблю за кожаной подушкой, сказав, что ему тошно видеть ее.
Так, беседуя, мы добрались по ухабистой дороге до подножия гор. Далеко справа слышалась канонада. Это армия Массенá{55} осаждала Сьюдад-Родриго. Я не желал ничего более, чем оказаться рядом с маршалом. Поговаривали, что в его жилах течет еврейская кровь. Но для меня он был лучшим евреем со времен Иисуса Навина{56}. Если вам посчастливилось увидеть орлиный нос маршала и его отважные черные глаза, то вы могли быть уверены, что находитесь в самой гуще событий. Тем не менее осада – весьма скучное занятие, которое состоит главным образом из земляных работ. У моих гусар перед лицом англичан найдется занятие поинтереснее. С каждой милей, что мы проезжали, у меня становилось все легче на сердце. При мысли о том, что скоро меня ожидает встреча со своими бравыми товарищами, я запел, как желторотый выпускник Сен-Сира.
Дорога становилась все круче, а колея – ухабистей. За все время мы встретили лишь нескольких погонщиков мулов. Окрестности казались обезлюдевшими, что было неудивительно, учитывая, что страна неоднократно переходила из рук в руки: французов, англичан и местных партизан. Серо-рыжие, словно испещренные морщинами, скалы высились одна над другой. Ущелье становилось все ýже. Вокруг было так мрачно и уныло, что я перестал смотреть по сторонам и молча думал о своем: о женщинах, которых любил, и скакунах, которых объезжал. Как-то вдруг я отвлекся от своих мыслей, увидев, что мой спутник вынул нечто вроде шила и старательно прокалывает дырку в ремешке, на котором висела его фляжка с водой. Ремешок выскользнул из его руки, деревянная бутылка упала к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять ее, как вдруг мой спутник придавил мое плечо и чем‑то острым ткнул прямо в глаз.
Друзья, вы знаете, что я человек закаленный и не стану пасовать при виде опасности. Но солдату, который участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха{57} и до последнего рокового дня Ватерлоо, и имеет медаль, которую хранит дома в кожаной коробочке, не стыдно признаться, что он однажды испугался. И если кто-то из вас когда‑либо не справится со своими нервами, пусть вспомнит, что даже сам бригадир Жерар когда-то признался в том, что испугался. Кроме испуга при таком ужасном нападении, кроме жгучей боли, я ощутил еще внезапное отвращение: такое вы можете чувствовать, когда омерзительный тарантул воткнет в вас свое жало.
Я схватил негодяя за руки и швырнул на пол. Затем ударил тяжелыми сапогами. Он вытащил пистолет из-под сутаны, но ударом ноги я выбил его из рук у него и коленом навалился ему на грудь. Тогда впервые он ужасно закричал, а я тем временем, наполовину ослепший, пытался нащупать саблю, которую он так коварно спрятал. Моя рука уже легла на рукоять, а другой рукой я вытер кровь с лица, чтобы увидеть, где он лежит. Я уже приготовился пронзить его, но в этот момент колымага опрокинулась на бок, а сабля выскочила у меня из рук. Не успел я понять, что произошло, как дверь раскрылась и меня за ноги вытянули из дилижанса на дорогу. И хотя я поцарапался об острые камни, а меня окружали не менее тридцати разбойников, сердце мое подскочило от радости. Во время борьбы ментик, упав мне на голову, закрыл один глаз, следовательно, я мог видеть раненым глазом! Вот этот шрам показывает, что лезвие задело веко, скользнуло мимо глазного яблока, но, только когда меня выволокли из кареты, я понял, что мне не грозит окончательная потеря зрения. Священник, конечно, пытался через глаз попасть в мозг и повредил какую‑то кость в голове, так что впоследствии от этой раны я страдал больше, чем от любой из полученных мной семнадцати.
55
56
57