Ночь за ночью, день за днем - один,
Сам себе слуга и господин,
А года уходят в никуда,
Так течет в подземный мир, в подземный мир вода...
(“Ария” - “Пытка тишиной”)
1
Воздух подземелья пропитался тяжелыми, как осознание собственной глупости, запахами. Запахами, которые способны побудить мёртвого двигаться вперед, вперед, к незавидной участи, лишь бы подальше от источника вони - непроницаемо мутных сточных вод реки Стикс. Реки, дающей забвение, отделяющей царство живых от владений Аида, реки... в которую сливались всё отходы Грекции.
Источником света служили едва светящиеся серым пасмурным светом своды пещеры. Благодаря им путник, сумей он пробраться сюда живым, легко мог оценить внушающие уважение размеры преддверий Потустороннего мира - стены исчезали в сумрачной дали, маячащей где-то на горизонте. Практически бескрайние просторы, голое каменистое плато под хмурым дождливым небом из камня, с которого срываются капли непонятного происхождения, редкие скалы, торчащие из тверди безо всякой системы и дизайнерского умысла.
А посреди всего этого безобразия - торная дорога...
И без края - из одного сумрака в другой - идут по ней блеклые тени. Души умерших грекков. Глаза их пусты, ничего, окромя страха перед затаившейся впереди неизвестностью, не осталось в них. Губы скрепила печать безмолвия, щёки поразила бледность, члены вялы, едва-едва слушаются. И у каждого в руке по монетке. Плата. Там, далеко течёт река Стикс, паромщик Харон ждёт. Но o, tempora! O, mores! Рыночные сношения так глубоко въелись в сознание людей, что даже боги и их бессмертные служители заразились жаждой наживы. Аид превратил свое царство в “Санаторий “Здоровая жизнь после смерти!”, понатыкал везде лозунгов “Летаргический сон укрепляет нервную систему!”, “Лучший отдых - это кома!”, “Глубокое копание убивает микробы!” и, радостно потирая ручки, разрабатывал новые планы модернизации загробного мира. В свою очередь худощавый Харон приватизировал лодочку, запатентовал идею переправы через отстойник, зарегистрировал фирму “Харон Инкорпорейтед” и стал взымать плату. Спустя некоторый срок он так поднялся на этом деле, что вместо весельной лодки прикупил плот и даже нанял двух помощников из числа нерассуждающих гулей.
2
...Просторные холщовые плащи надёжно скрывали их среди покрытых пылью каменных бивней. Иногда внимательный наблюдатель мог бы успеть увидеть промелькнувшее в образовавшейся от неловкого движения прорехе нечто ослепительно белое, лучезарное. И ещё он мог бы заметить чрезмерную резвость, пластичность, так не свойственную обычным посетителям этого подземелья. Но вот беда - внимательных наблюдателей здесь не было и, в принципе, быть не могло.
Четвёрка перебегала от одного выступа до другого по знаку впередиидущего. Стоило ему, доверившись чутью, поднять раскрытую ладонь и они гуськом, едва дыша в затылок друг другу, бесшумно перемещались к следующей каменной глыбе. Для пущей незаметности перебегали пригнувшись.
Последнее укрытие на поверку оказалось не способно вмесить аж четыре высокие, широкоплечие и крутогрудые фигуры. Последний попытался сжаться покомпактнее, дабы серый краешек плаща вместе с нижней частью туловища не шибко выпирал из укрытия, но невольно задел стоящего перед собой, тот, по принципу падающего домино, тоже задел переднего, который вытолкнул головного на открытое пространство.
Первый, едва не распластавшись носом вниз, шмыгнул обратно. Под ногами зашуршал задетый крохотный камешек. Ничего особенного, если не вспоминать, что это - единственный звук, нарушивший тишину за долгие годы.
Крадущиеся занервничали. На виновника - замыкающего, - тихо, почти беззвучно, зашикали, а первый, убедившись, что оплошность осталась незамеченной, осмелился сделать устный выговор шепотом.
- Иезикуил! Прекрати позорить Небесное войско! - голос звучал чистый, невинный как слеза младенца, но в то же время преисполненный мощи.
- Извини, Самуил, - виновато качнулся капюшон последнего, названного Иезикуилом. - Больше не повторится.
Его голос такой же чистый, как Самуилов, звучал как юношеское оправдание новобранца перед воеводой-ветераном, пестующим неопытных птенцов.
- Зря мы его взяли, Самуил, - заметил второй в цепи. - Его неопытность ставит под удар всё наше дело.
В интонациях не было ни тени упрека, сомнения или издевки, только констатация факта. А голос точь-в-точь походил на голоса остальных: чистый, мощный даже шепотом.
- Оставить проводить деморализацию подразделения! - велел Самуил. - Тариель, я помню, ты был против кандидатуры Иезикуила ещё в самом начале. Но свыше видно лучше, а лишние руки и меч нам никогда не помешают. Так что не стоит сожалеть о содеянном.