Между тем жизнь в тюрьме текла удивительно однообразно. Фрикет, привыкшая к движению и солнечному свету, страдала от своей каменной клетки, куда не доносились ни голоса людей, ни пение птиц, ничего! После болезни ее организм ослаб, ей требовалось хорошее питание. Она чувствовала, что силы, приобретенные ею в Носси-Комба, и особенно во время морского плавания и в Джибути, вновь покидали ее. Девушка с ужасом думала о том, что, если чудовищное обвинение не будет снято и заключение окажется длительным, она непременно умрет от горя и тоски. К тому же ей не давали чернил, бумаги, книг. Отсутствие пространства, свежего воздуха и впечатлений угнетало ужасно. Может быть, таким образом хотели уничтожить надежду на спасение?
О пленнице, казалось, забыли; она была лишена даже прогулок по специальным залам или коридорам, которые обычно разрешаются заключенным. Фрикет пыталась не сдаваться, подбадривала себя, зная, что если дух ослабеет, то тело будет обречено на гибель. Но сколько времени она могла так продержаться?
Единственными счастливыми были минуты, когда слепая негритянка приносила еду и покорялась неприятной процедуре. Каждый день француженка с лихорадочным нетерпением ожидала прихода нубийки.
Так продолжалось около трех недель. Лечение свершило настоящее чудо. Страшная болезнь отступала, слепая начинала видеть. Когда ей в первый раз удалось разглядеть свою спасительницу, она упала на колени. Негритянка не знала, что Tebiba была белой женщиной. Увидев ее нежное тонкое лицо, прекрасные глаза, вьющиеся волосы, она решила, что это какое-то неземное создание, ангел, спустившийся с небес, чтобы творить добро и помогать несчастным; о таких чудесах она слышала от людей в черных сутанах[150].
Тюремщица схватила руку Фрикет и в порыве благодарности покрыла ее поцелуями. Француженка, взволнованная и растроганная, обняла ее и проговорила:
— К чему это, зачем падать передо мной на колени, я же не императрица… Лучше обними и поцелуй меня, и я буду счастлива…
И чтобы было понятнее, сама крепко расцеловала негритянку, а затем прибавила:
— Теперь ты видишь… Так посмотри же на меня как следует… Я ужасно рада, что смогла вернуть тебе зрение…
Негритянка не сводила со своей спасительницы восторженного взора и что-то быстро говорила на своем языке.
— О да, — прервала ее Фрикет, — мы можем разговаривать часами, но мы ведь все равно не поймем друг друга. Хорошая ты девушка… как объяснить тебе, что я готова распрощаться с тобой ради свободы. Если бы ты могла выпустить меня отсюда!
Два дня спустя вместо знакомой девушки появился старый негр с седой бородой, чей неожиданный приход почти испугал Фрикет. Он поклонился, почтительно поцеловал ей руку и произнес одно-единственное слово:
— Барка!
Фрикет радостно повторила:
— Барка…
Старик кивнул головой, приложил палец к губам и бесшумно исчез. Через пять минут он появился вновь; а за ним — Фрикет не поверила собственным глазам — в камеру вошел ее денщик Барка, живой и веселый, только сильно исхудавший от тюремной пищи. Встреча с любимой госпожой подействовала на него самым необыкновенным образом: растеряв всю свою сдержанность, он смеялся и плакал, и казалось, сошел с ума от радости.
Однако старый негр что-то быстро сказал ему, и Барка пришел в себя.
— Да, правильно, времени у нас мало, — проговорил араб. — Этот человек — отец той девушки, которую ты вылечила… в благодарность он хочет помочь тебе и готов, если потребуется, даже жизнь отдать.
— Нет-нет, не надо жизнь, пусть он только вернет нам обоим свободу, если это в его силах.
— Да, госпожа, несмотря на смертельный риск, он хочет устроить нам побег. Но для этого никто не должен обращать на тебя внимания, а ведь здесь нет других белых женщин… Если бы не твоя кожа, то…
— То что тогда?
— Тогда это было бы нетрудно.
— Нетрудно что?
— Убежать отсюда.
— Неужели это возможно?
— Конечно, госпожа.
— Проскользнуть незамеченными под самым носом у итальянцев?
— Да.
— И мне мешает только моя белая кожа?
— Да, так он говорит.
— Ладно, завтра я сделаюсь негритянкой.
— Достать черной краски… а вдруг пойдет дождь… краска смоется.
— Не беспокойся, я стану настоящей негритянкой, так что чернота моя не смоется даже мылом и горячей водой.