Огал тогда только со мной и попрощался. Я единственная, кто его потуги на творчество слушал и не плевался. С тех пор уже почти шесть лет прошло.
Лютня в богатырской длани Огала казалась детской игрушкой. Но играл он на ней вполне прилично. И голос его оказался для барда подходящим. Даже раньше, когда он в деревне на праздниках пел, девки аж млели, а после уроков у менестреля и вовсе заслушаться впору.
Я подкралась на цыпочках сзади и попыталась прикрыть его глаза своими ладошками. Ага, еще бы под патлами их найти, глаза те. Огал сграбастал обе мои ручонки одной своей.
— Даська, ты уже освободилась?
Даська? А наверное Дасила, кажется так зовут здешнюю служанку. Ай-яй, Огал, да она же тебе в мамы годиться. Впрочем, положение обязывает… Это ж какой позор менестрелю, если он хоть одну юбку пропустит! А если в ней сморщенная что сморчок старушенция с кучей правнуков, значит — не повезло. Но от обязанностей это никоим образом не освобождает. Да, тяжелая у них жизнь. Так ведь никакого здоровья не хватит.
Не убирая рук, я склонилась туда, где по моим прикидкам должно было быть его правое ухо и пошептала.
— Не угадал. Еще попытаешься?
— Лима? … Дори? … Вария? … Таника? … Морита? … Альвия? … Исар?
Э, да он может справочник женских имен писать. Если когда-нибудь я решу обзавестись потомством и родится девочка, непременно менестреля позову, чтобы имя помог выбрать.
Я отняла руки.
— Безнадежно. Если ты и дальше угадывать будешь, мы здесь до зимы просидим.
Он обернулся ко мне и несколько мгновений с улыбкой рассматривал. Вот что значит профессиональная привычка. Сколько лет прошло, наверняка не узнал. Хорошо если сам вспомнит. Другой бы выглядел озадаченно, а этот, эдак нежненько улыбается. Правильно, а вдруг какая давняя возлюбленная? Так сразу не вспомнишь, а показывать, что запамятовал никак нельзя. Еще обидеться. А хуже обиженной женщины, только разгневанный ежик.
Вспомнил. Спустя всего пару вздохов. Его лицо озарила совершенно счастливая улыбка и уже через мгновение я была зажата между ним и лютней.
— Ринка! Ах ты маленькая ведьма! Как же давно я тебя не видел.
Я бы может что и ответила, только в полу раздавленном, полу задушенном состоянии общаться, как выяснилось сложно. Потребовались неимоверные усилия, чтобы выдавить из себя хрип. Это произвело должное впечатление и объятья слегка ослабли. Однако свободы я не получила. Он плюхнулся обратно на лавку и водрузил меня к себе на колени. Храбрый! Последний такой герой, помниться остался сладко спать у стены кабака в Холбе.
— Ты какими судьбами здесь?
— Учиться еду. В Дакоран.
— Ничего себе кругаля даешь! Экскурсию по Фанаиру устроить решила?
— Точно, с посещением всех злачных мест. Может, как знаток посоветуешь чего по этому поводу?
— Тащи свиток побольше. Все не запомнишь.
— Выходит, в историях о распутных менестрелях, есть все же зерно истины?
— Еще чего. Наглая ложь! Все от зависти к таланту.
— Какой кошмар! А твой список сомнительных заведений, чтоб ненароком туда не забрести?
— Увы, в этом трагичность нашего ремесла. Больше всего клиентов именно там. Вот и приходится страдать.
Огал скорчил мину мученика за святую идею и тяжко вздохнул. Я рассмеялась.
— Бедненький. А столько женских имен ты, где выучил?
— Поклонницы. Просто проходу от них нет. Даже в собственной комнате. Только зазевался, дверь на засов забыл закрыть, глядь… уже кто-то просочился и покушается на мою добродетель. Хоть телохранителя нанимай!
В этот момент, мимо пробегала ранее помянутая Огалом Даська. Одарив меня взглядом каменной горгульи, она сделала попытку споткнуться и дополнить мой наряд какими-то объедками с подноса. Но, вместо живописного приземления ко мне на колени, поднос завис в воздухе у нее перед носом. Дасила ойкнула, побледнела и умчалась прочь, со скоростью жреца, спасающегося от нечисти. Огал сцапал забытый инвентарь и плюхнул его на стол.
— Все магичишь, ведьмочка?
— Куда ж я без этого. А ты? Все стишки кропаешь?
— Теперь все больше баллады. Разве только какой лордик решит зазнобе в любви признаться стихотворно и мне закажет написать, тогда можно и стишком побаловаться. А так. Не прибыльное это дело.
— А как же тяга к искусству?
— Юношеский идеализм умер с голоду. Хочешь есть — зарабатывай на пропитание. Люди жаждут развлечений. После третей кружки пива им героические баллады подавай, а не декламацию сентиментальных стишков с описаниями природы. А еще лучше непристойные куплеты. Это тоже всегда в тему. Даже знатные дамочки краснеют, а слушают. Бывает, и среди покойничков ценители попадаются. Один раз прибегает ко мне пацаненок, говорит, народ менестреля требует. Прихожу — гульба идет, аж дым коромыслом. Ну, я как положено весь вечер подгулявший народ развлекаю, да все больше всякую похабщину пою, потому как требуют. А на утро оказывается, что это похороны были! Какую-то блудницу земле придавали. Она по жизни веселая баба была, и похоронить себя завещала соответственно… Так вот и живу: есть спрос — пожалуйста, нет — не обессудьте.
— Повзрослел, значит? Домой не тянет? Не жалеешь о своем выборе?
— Бывает. Хочется, мамку проведать, братьев, сестренку. Да батька вряд ли мне обрадуется. А жалеть о прошлом… И такое случается. Особенно когда дела плохо идут и денег на воду с сухой лепешкой не наскребешь. Начинаю тогда думать, что кузнец-то без дела никогда не сидит. Но как вспомню, что хоть и не сидит, да все на одном месте остается, так уж лучше поголодать. Привык я перекати-полем жить. Тесно мне на одном месте.
Он грустно вздохнул.
— Как хоть мои живут-то?
— Нормально. Все живы здоровы. Братья ремеслу выучились. Женились. Детьми обзавелись. Средний в город перебрался, а младший отцу помогает. Батька твой очень на тебя поначалу осерчал. Запретил родственникам даже имя вспоминать. Но мать все равно всех приезжих расспрашивала. Вдруг кто слышал чего? Да и сестра случалось обмолвится. Она, кстати, за Варку-хромого замуж вышла.