– Алло? Это квартира композитора Кормухина? Здравствуйте, Валентин Иванович! С вами говорит писатель Эдуард Причалов. Извините за столь ранний звонок. Но дело не терпит отлагательств!
Композитор поморщился и убрал трубку от уха. Голос был громок и вызывал в барабанных перепонках неприятные ощущения. "Причалов? Какой ещё Причалов в такую рань?.."
– Валентин Иванович, вы меня слышите?
Композитор прокашлялся, прикрыв ладонью трубку, затем ответил:
– Да, да…слушаю.
– Дело в том, Валентин Иванович, что я только что с поезда, был на Мосфильме. Там прошла моя заявка на сценарий новой картины.
«Эдуард Причалов? Ах, Причалов… известный писатель-маринист! Помнится, Надежда с увлечением читала его морские рассказы…"
– Так, так… я весь внимание.
– Со мною уже подписали договор. Режиссёр Рагушкин начнёт съёмки в самое ближайшее время!
Рагушкин производил впечатление. Последняя его картина наделала много шума. Как же она называлась? Правильно, она называлась: «Телефон звонит без конца». Ох, уж этот Рагушкин. Однако народ на картину прямо ломился.
– А я-то вам зачем, Эдуард, Эдуард…? Простите, не знаю вашего отчества, – спросил Композитор.
– Эдуард Всеволодович… но можно просто – Эдик!
Композитор улыбнулся. Вот, что значит, моряки. Прямые ребята. Без всяких прелюдий и дивертисментов, как в союзе композиторов.
– Я бы очень хотел, Валентин Иванович, чтобы именно вы написали для картины музыку.
Композитор смутился.
– Честно говоря, для кино я не помню, когда и писал. Может быть вам лучше обратиться к Андрею Петрову, или Олегу Каравайчуку? Они в этом жанре здорово преуспели.
– Нет, нет, Валентин! Нам нужны именно вы. Рагушкин так и сказал, прочитав сценарий: «Хорошо бы пригласить Кормухина, только он вряд ли согласится, поскольку весь в симфоническом жанре!»
Кино? Какая-нибудь морская тема. Впрочем, почему бы и не попробовать?
– Ну, так что, Валентин, вы согласны?
– Сразу я как-то не готов ответить. Много работы, знаете ли…
– Тогда надо встретиться и поговорить. Где вам удобно? Может быть, в Доме писателей? Через пару часов там откроется буфет, и мы сможем пообщаться.
Композитор поморщился. Не любил он подобные заведения. Кого-нибудь встретишь, начнутся расспросы, к тому же буфет…
– Нет, только не там.
– Тогда где? Давайте в сквере у Михайловского замка? Я слышал, что вы живёте на Фонтанке…
– Не совсем, но рядом…
– А я – на канале Грибоедова, в писательском доме. Слушайте, может, встретимся на Манежной площади? Это же, самая, что ни на есть, нейтральная территория.
Композитор задумался. На это уйдёт много времени, а у него ещё масса дел.
– Послушайте, э-э, Всеволод…Всеволод?
– Вообще-то, не столько Всеволод, сколько – Эдуард…
– Ох, простите великодушно! Рассеянность, знаете… а, давайте, встретимся у меня? Можно прямо сейчас, потом я буду занят.
– Нет проблем, Валентин! Диктуйте адрес, буду ровно в 10:00.
Композитор продиктовал адрес, повесил трубку, затем прошёл на кухню и открыл дверцу холодильника. Так, что у нас есть к чаю? Сыр, колбаса, лимончик…кажется, где-то было печенье. Причалов, Причалов…интересно, выпивает он, или нет? Можно предложить коньяку. Чтобы моряк, да и не пил? Хотя, кто его знает…человек он уже немолодой, пожалуй, даже немного старше меня. Да и утро на дворе. Надо бы посмотреть его книги…
Композитор включил телевизор. Ничего нового. Делегаты последнего съезда обсуждают его решения. В Вашингтоне, возле Белого дома, девятый месяц сидит человек, объявивший вечную голодовку. Полная чушь, так не бывает. Погода по всей необъятной территории на пять с плюсом.
Ровно в 10:00 раздался резкий и протяжный звонок из парадного. Композитор не любил эти звонковые новшества: переливы колокольцев, щебетанье птиц. Звонок должен быть именно звонком. Звонила консьержка.
– Валентин Иванович, к вам товарищ Эдуард Причалов из союза писателей.
– Да-да…пропустите, пожалуйста, Елена Васильевна, я его жду.
Кормухин знал по имени-отчеству всех консьержек, уборщиц и сантехников, работающих в их доме. Это не было бравадой. Детство его было тяжёлым. Голод, холод, нужда… Отец погиб на фронте, и мать, чтобы прокормить их троих, вкалывала, кажется, в четырёх или пяти местах, и всё равно, денег не хватало ни на что. С двенадцати лет он узнал, что такое тяжкий труд.