– Пока штраф не заплатим, сказали, не отдадут! Ай-яй-яй…
«Всё правильно, маме кадровице папа концертмейстер как раз только вчера получку принёс. Мама, правда, всё переживала, что денег маловато…»
Через час Витька был на Лиговке. Сурен и Нугзар заплатили штраф, им вернули цепочку и перстень. Из милиции вышли беззлобно переругиваясь.
– Говорил я, что к тебе надо ехать, а он: «обчежитие, обчежитие…»
– Какой ко мне, слуший?! Квартирная хозяйка последний раз говорила, чтобы не было никаких баб!
– Сначала всё нормально было. Приехали в общежитие, достали вино, фрукты…
– Бутылку портвейна и три мандарина.
– Выпиваем, туда-сюда, танцы-шманцы, да? Ткачихи про Италию расспрашивают, я конечно, про Везувий им рассказал, затем про собор святого Петра Первогою
– Слуший, какого Петра Первого, э?! Ты им про Вэнэцию врал, что по улицам одни шлупки едут и эти, гандоны.
– Гондолы, вайме?!
– А дальше? – спросил Витька.
– А дальше пришли какие-то мужики. Какие, говорят, это итальянцы? Грузины с рынка! Нугзар орёт: «Орёл с говном нэ разговаривает, грузин на рынке нэ торгует! Там живут азербайджанцы!»
– А те отвечают, для нас одна хрень, потому что все вы только и делаете, что наших девок лапаете!
– Настоящие ткачи! Зарэжу!
– И что?
– Что-что?! Комендант прибежал, мат-перемат, ай-яй-яй! Этот коменданту поджопника дал. Такое началось: бокс, борьба, олимпийские игры!
Сурен схватился за грудь, затем пощупал пульс и промокнул носовым платком выступившие на лбу капли.
– В общем, не целованные, так и ушли?
– Какой поцелованный? Я говорю, зачем это делаешь, милиция-шмилиция?! Может, я на нём жениться хочу.
– Это на ком, на коменданте?! – не понял Витька.
– На нём, на этом, на ткачихе.
– Зря.
– Сам знаю, что зря! Менты руки заломали, пиджак порвали. Я пиджак и джинсы у Гоги брал, что я ему теперь объясню?
– Скажешь, что заступался за честь девушки.
– Какого девушки, слуший?! – от волнения Нугзар стал путать русские и грузинские ругательства, затем распахнул пальто.
– Вот, посмотри, э?
На пиджаке отсутствовал правый рукав, виднелось одно волосатое предплечье и татуировка с символикой военно-воздушных сил и надписью «Север». Некоторое время шли молча. Затем Сурен сказал:
– Ты, Витя, во всём и виноват. Зачем это придумал?! Итальянцы, итальянцы, а сам ушёл.
– Больше не буду.
Зашли в метро. Роясь в карманах, долго искали мелочь. Затем опустили пятаки в щель автоматов и поехали вниз по эскалатору. Возле перехода с Площади Восстания на Маяковскую разошлись в разные стороны.
– Ну, пока. Деньги через неделю отдадим.
– На лэкции завтра не забудь отметить.
– Сам не забудь.
КАК РАБОЧИЕ ЛЮБИЛИ КИРОВА.
В советские времена в Ленинграде, где Кирова только не было. Его именем даже академический театр оперы и балета был назван, вероятно, как лучшему другу всех балерин, не считая стадиона, дворца культуры, проспекта, района, моста и бог знает ещё чего. Сейчас остались лишь Кировский завод, небольшая улица, площадь и несколько памятников. Один, самый внушительный, до сих пор стоит на площади своего имени. В форменном картузе, пальто нараспашку, со вскинутой правой рукою, спиной к бывшему Кировскому райсовету. Архитектором данного проекта был некто Н.А. Троцкий *. Имел ли Ной Троцкий какое-либо отношение к Льву Троцкому, неведомо. Ну, да и бог с ними.
Всегда считалось, что ленинградские рабочие очень любили Кирова.
То есть, буквально души в нём не чаяли. А после каждого публичного выступления натурально стаскивали с трибуны и уносили куда-то на руках.
А уж когда в конце 34 года на Кирова напал троцкист Николаев, вроде как из ревности высадив в него всю обойму из нагана, то и вовсе пролетарская любовь, словно разбушевавшаяся Нева, вышла из берегов и устремилась к иным рубежам, охватив всю страну. Одних городов, связанных с именем Кирова насчитывалось потом никак уж не меньше десятка, появились даже Кировоград, Кировобад и Кирово-Чепецк. А писательница Антонина Голубева увековечила, спустя годы, героику борьбы и подвига Кирова в дилогии: «Мальчик из Уржума» и «Рассказы о Серёже Кострикове».
В 1970 году страна и всё прогрессивное человечество с чувством небывалого подъёма подходило к столетнему юбилею Ленина. Поэтому вселенская любовь рабочих к Кирову стала неактуально и отошла на второй план.