– У нас тоже трудности! Может тебя убить? – Лёка вздохнула и посмотрела на потолок, можно подумать, там была написана подсказка.
– Просто я резко нажал на газ, а ты давила на тормоз!
Вова протрезвел и вдруг успокоился, лёг на бок и стал шептать ей на ухо нежные слова. Эти слова выскакивали как-то сами по себе. Она закрыла глаза и улыбалась краешками губ. Затем прижалась. Несмотря на полумрак, её глаза так сияли, что казалось, освещали всю комнату.
«Обычно, когда это происходит, они закрывают глаза, а она улыбается…»
– У тебя есть кто-нибудь? – спросил Вова. Лёка лежала, заложив белые руки за голову.
– Для тебя это имеет значение?
Он кивнул.
– Если будешь каждый раз напиваться, это не будет иметь никакого значения!
– Выстрел, гром, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль;
Я лежал к дверям ногами
Элегантный как рояль!
– Это стихи Хармса?
– Это стихи Геннадия Шпаликова.
– Который сочинил «Я шагаю по Москве»?
– Именно.
– Интересно.
Нил потом удивлялся:
– Представляешь, Тина, оказывается, парня из армии ждёт!
– Не понял?! – остолбенел Вова. – Вы с ней не того? Только стихи читали, в смысле ничего не было?
– Ещё и как было! Причём, по мере нарастания сексуального поединка, Тина проводила всё новые и новые эротические приёмы.
– Как в дзюдо или самбо! – хмыкнул Вова.
– А твоя, что, не проводила?
– В смысле?
– Приёмы?
Вова не знал, что ответить, а Нил его и не слушал.
– Я уж было подумал, что вот она, судьба, типа того, такая темпераментная хохотунья. А парня всё равно ждёт. Спрашивала, что ему можно в армию послать. И вообще, говорит, сильно соскучилась, и собирается к нему в Заполярье. А твоя?
– Лёка? Нет, никаких запрещённых приёмов не было, и никого не ждёт, говорит, что… и вообще, раньше собиралась замуж за одноклассника. Но теперь уже не собирается.
– О, женщины, вам имя вероломство!
Весь хладокомбинат окружал высоченный забор с мотками колючей проволоки. Однако от воровства это не спасало, очевидцы рассказывали, что иной раз через этот забор перелетали куриные окорока и даже небольшие бараньи туши. А солёную красную рыбу некоторые грузчики выносили в длинных полиэтиленовых пакетах, вероятно специально сшитых, обвязавшись рыбой вокруг пояса.
Льва Иваныча откомандировали с Большевика полтора месяца назад, платили ему, как слесарю, по среднему, и он рассказывал, что тащат со склада всё подряд: и мясо, и рыбу и консервы. И ничего не боятся.
– В русском языке нет слова «несун»! – то и дело повторял бригадир на пятиминутке, – Постольку – поскольку есть слово «вор». Поэтому партия и правительство объявили нешуточную войну этому позорному для светлого будущего явлению!
– Нысуны – нысуны и есть! – добавлял Франкенштейн.
– Дать бы тебе, модаку, пяткой в лоб! – бормотал Нил, – Как думаешь, если разбежаться и врезать ему пяткой в лоб – устоит? – спрашивал он Вову.
– Рабочему человеку воровать незачем, – ворчал Лев Иваныч, – Рабочий человек зарабатывает своим трудом.
– Правильно, товарищ токарь с Кировского! Так оно и есть! – бригадир отдуплился, и подскочил на месте.
– Я слесарь! – поправлял Лев Иваныч, – Слесарь-механосборщик! И не с Кировского, а с Обуховского!
– Правильно! Постольку – поскольку и Кировский, и Обуховский, то есть Большевик, – это заводы с крепкими пролетарскими традициями!
– Вот и ыменно што! – подхватил Франкенштейн, – Ыменно!
– Кто не знает про Обуховскую оборону? – продолжал бригадир, – Все знают! – Кто не слышал про героизм рабочих Путиловского? Все слышали!
– Ыменно што!
– Дать бы тебе бревном по башке…
– А пяткой в лоб?
– Нет, сначала бревном, а потом можно и пяткой.
– Зачем мы вообще ходим на эту коллегию грузчиков, если нас никогда не ставят на погрузку мяса? – спросил Нил у бригадира, коллегией грузчиков он называл выдачу нарядов в начале смены.
– Это самый серьёзный участок работы! – пояснил бригадир, – Самый важный! Постольку – поскольку на него мы отправляем самых опытных и ответственных наших товарищей.
– То-то я погляжу, что после вчерашнего, – Нил кивнул на Франкенштейна, – У ответственных товарищей сплошь сизые и одухотворённые лица!