Мне приснилось, что я слышу взрывы. Я был резонирующим барабаном, огромным и металлическим. Барабанные палочки напоминали огромные молотильные цепы. Внутри меня — внутри барабана — концентрические колеса Св. Катарины[68], вращающиеся в разные стороны, белые внутри, как вспышка магния, без намека на розовый цвет. Кроваво-красные потоки искр вылетали из них и падали на кромку. Барабан граничил с аллеей огромных светящихся георгин. В дальнем конце, окутанный в белое свечение, воскресший Христос из картины Грюневальда. Над ним на фоне зеленовато-золотой бронзы ослепительный розовый ореол, лучи которого простираются в зенит. С другой стороны над крутящимися фонтанами взмывают и распускаются огнями ракеты. Все сверкало и блистало. Рвущийся металл, фонтаны искр, и реактивные снаряды, сталкивающиеся внутри меня с ужасным грохотом. За ударом следовал громовой рев.
«Что… что это?» Я встал и откинул занавеску в сторону. Еще три или четыре приглушенных взрыва донеслось до моих ушей.
За столом сидел человек. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. Я моргнул, чтобы прояснить зрение и увидел, что это Кляйншмидт.
«Кого-то громят».
«Черт побери!»
«Это не может быть против нас. Они этим занимаются последние полчаса».
«Который час?»
«Одиннадцать тридцать».
«Еще раз?»
«Одиннадцать тридцать, Лейтенант. Посмотрите, точно».
Кляйншмидт поднял и повернул свою руку, приглашая меня убедиться самому.
Тут я вспомнил, что у меня самого есть часы. Безумие, просто безумие. Я должно быть глупею. Кубрик старшин был пуст, за исключением меня и Кляйншмидта. Занавески противоположных коек были задернуты. Кого-то громят… Наверху должно быть уже светло. Одиннадцать тридцать — но не ночи же? Никакого ощущения времени, стал абсолютно ненормальным.
Новая серия взрывов. «Быть может, они хотя испугать нас,» — сказал я.
Я забросил ноги над боковой планкой койки и соскользнул на палубу. Визит в центральный пост должен прояснить мое сознание.
Айзенберг занялся подсчетом разрывов глубинных бомб, пока Крихбаум спал.
«Тридцать три,» — пропел он, «тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть — тридцать семь».
Последние два разрыва были почти одновременными.
Старший помощник тоже был в центральном посту. Он облокотился на рундук для карт с настороженным выражением на лице. На нем был короткий бушлат. Где он его раскопал? Не то облачение, которое обычно ассоциировалось с нашим педантичным Номером Первым. И более того — он был небрит. В свете от штурманского стола его глаза глубоко утонули в обведенных темными кругами глазницах. Блеск обнаженных зубов с успехом завершил бы впечатление головы мертвеца.
«Сорок, сорок два, сорок четыре — что-то там происходит!»
«Далеко?»
Айзенберг пожал плечам. «Порядочно».
«По меньшей мере миль пятнадцать,» — сказал старший помощник.
«Очень приятно это сознавать,» — произнес я.
Отсутствие в центральном посту Командира встревожило меня. А Стармех? Он в машинном отделении или наконец-то спит? Рулевые-горизонтальщики сидели перед своими кнопками с неподвижностью, подтверждавшей, что они дремлют.
Целая цепочка взрывов слилась в один продолжительный раскат грома.
«Далеко,» — проворчал за моей спиной Командир. На нем были надеты только рубашка и штаны. Выражение его лица было мрачно неодобрительным. За ним я увидел мичмана. Стармех появился через мгновение.
«Проклятие!» — бормотал он каждый раз между разрывами глубинных бомб, как обидчивый ребенок. «Проклятие — проклятие — проклятие!»
Обрабатывали ли они топливное пятно на поверхности моря — наше пятно? Маловероятно, что глубинные бомбы предназначались для другой подводной лодки. В конце концов, был день, а не ночь.
«Они разгорячились,» — произнес мичман.
Как раз это было нам нужно. Мотор рулевой машины работал слишком шумно — все на борту было слишком шумным.
Командир шлепнул ладонью по столу. «Ерунда,» — пробормотал он.
Раскаты взрывов вдруг умолкли, почти как будто по жесту Командира.
«Лишние запасы, вероятно,» — усмехнулся он. «Они избавляются от них простейшим способом».
68
Св. Катарина Александрийская — мученица христианской веры (4 век н. э.), приговоренная к колесованию. Ее символом и является пыточное колесо, которое чудесным образом рассыпалось до ее казни.