«… надо перепихнуться последний разок».
«Смотри, чтобы попасть в нужную дырку — ты пьян».
Первый из говоривших был уже на полпути к двери, когда второй заорал вслед ему: «И от меня трахни её, когда будешь заниматься этим!»
Офицеры с подлодки Меркеля. Пьяны, иначе они были бы не столь грубы.
Я вернулся ко своему столу. Стармех вытянул свою руку и подтащил к себе стакан. Возраст двадцать семь лет и правая рука Командира. Совсем непохож на него. Его темные глаза и острая черная бородка делали его похожим на испанца с картины Эль Греко. Скорее порывистый, чем нервозный, и он знал свою работу от и до. Эти двое ходили вместе с самого начала. Они общались, пользуясь минимумом слов.
«Где второй помощник?» — спросил Командир.
«На борту. Все еще его вахта. Может быть, он появится позже».
«А, ну ладно, кто-то же должен службу нести». — Командир пожал плечами. — «А как наш драгоценный Номер Первый?»
«Ползает по борделям».
«Он и в борделе? Не смеши меня».
«Возможно, он пишет свое завещание — ты же знаешь, насколько он аккуратен».
Командир даже не упомянул младшего офицера-механика, который шел с нами как уже назначенная замена Стармеху после этого похода. Это значило, что в кают-компании нас будет шесть офицеров — тесно сжатых вокруг миниатюрного стола.
«Куда пропал Томсен?» — спросил Стармех. — «Он ведь не обойдет нас, не так ли?»
Томсен, командир подводной лодки U-F и новоиспеченный кавалер Рыцарского Креста, лично дал нам описание своего последнего похода, сидя в глубине кожаного кресла в отеле «Мажестик». Он вспоминал, выставив локти и сложив руки как в молитве, уставившись в противоположную стену.
«…они громили нас примерно сорок пять минут. Немедленно после погружения на нас сбросили семь или восемь бомб, установленных на глубину около 60 метров, и они взорвались довольно близко от лодки. Одна из них взорвалась над нами, примерно на траверзе пушки и в 60–70 метрах слева по борту. Остальные были на расстоянии от 800 до 100 метров. Затем, около полуночи, они сбросили вторую серию глубинных бомб. Мы некоторое время постояли на глубине и затем отползли на самом малом ходу. В конце концов, мы всплыли и устремились за конвоем. На следующее утро эсминец сделал галс в нашем направлении. Море 3 балла, небольшой ветер, шквалы, частичная облачность — хорошие условия для атаки с перископной глубины. Мы погрузились и выпустили две торпеды — оба раза промазали. Затем атаковали с кормового аппарата. Это привело к успеху. Мы следовали за конвоем, пока нам не было приказано повернуть назад. Цетшке засек второй конвой. Мы настигли его как раз перед 18:00. Хорошая погода, море от 2 до 3 баллов, частичная облачность».
Томсен сделал паузу.
«Забавно то, что когда у нас бывает удачная атака, то это происходит в чей-либо день рождения. В первый раз это был котельный машинист, во второй раз — телеграфист. Одинокое судно было потоплено в день рождения кока, а эсминец в день рождения помощника торпедиста. Странно, не правда ли?»
Подлодка Томсена, когда она пришла на раннем утреннем приливе, несла на наполовину поднятом перископе четыре вымпела: три белых в знак потопления торговых судов и один красный, означавший потопленный эсминец.
Голос Томсена, хриплый, как лай собаки, донесся через маслянистую тошнотворную поверхность воды гавани: «Обе машины стоп!»
Подводная лодка имела достаточно инерции, чтобы беззвучно доскользить и встать рядом по борту. Появившись в видимости с носа, она вышла из вязкой тяжести воняющей гавани как переполненная ваза сухих цветов. Головки цветов были смутными цветными пятнами, поставленными в темный мох. Когда они приблизились, они превратились в бледные и изнуренные лица, обрамленные бородами. Глаза с черными кругами, глубоко погруженные в глазницы, некоторые из них лихорадочно блестевшие. Меловая кожа, просоленные кожанки, выбеленные до грязно-серого цвета, бескозырки, неустойчиво посаженные на густые лохмы волос. Томсен, с ввалившимися щеками и тощий как стручок, выглядел по-настоящему больным. В его дружелюбной улыбке было что-то от улыбки скелета.
«Имею честь доложить о возвращении из боевого похода подводной лодки U-F!»
Троекратное громкоголосое ура приветствовало его полушутливое заявление. Эхо резко отразилось от склада No.1, затем, более смазано, от судоверфи Пенхоэ.
Сегодня вечером Командир демонстрировал свое презрение к внешнему лоску тем, что надел свой самый старый мундир. Перед его мундира, который давно стал из голубого серым, был весь в пятнах и выцветшим. Некогда блестевшие золотом латунные пуговицы позеленели, а рубашка приобрела неопределенный голубовато-серый цвет, близкий к сиреневому. Красно-бело-черную ленту, на которой болтался Рыцарский Крест, можно было принять за перекрученный шнурок от ботинок.