Детально обсудив техническое состояние лодки, мы единодушно решили: риск есть, но на войне отступление от правил и канонов допустимо. Боевое задание надо выполнить во что бы то ни стало.
Итак, пренебрегая всеми недостатками в техническом состоянии лодки, мы снова идем к южным берегам Балтики.
Днем 30 марта погода была пасмурная и ветреная, удерживать лодку на перископной глубине при крутой волне было трудно. Мы подошли к прибрежному фарватеру в западной части косы Хела, развернулись и, следуя по глубинам 16–20 метров, пошли вдоль берега в направлении к маяку Риксхефт. На этом фарватере выставили пять минных банок. Определялись по маяку Риксхефт. Штурман Митрофанов точно фиксировал место постановки каждой минной банки.
Не прошло и часа после минной постановки, как акустик Гипп доложил:
— Товарищ командир, шум винтов военного судна в западном направлении.
Через некоторое время я увидел в перископ сторожевой корабль. Он шел в сторону Риксхефта. Место было открытое, волны высокие и крутые, сторожевик зарылся в них, белая пена взлетела у его форштевня, ветер подхватывал ее, создавалось впечатление, будто по воздуху неслись мыльные пузыри. За первым сторожевиком показался второй. Гипп доложил, что со стороны Данцигской бухты приближаются транспорт и миноносец. Смеркалось, и на фоне берега не было видно никаких кораблей.
Вдруг сильный взрыв потряс лодку, за ним второй. В перископ увидел, что первый сторожевик, которого мы не обнаружили, погружается в воду. «Шумы винтов не прослушиваются», — доложил Гипп. Прошло четыре минуты, снова сильный взрыв. Стали отчетливо слышны медленные обороты винта транспорта, их легко можно было сосчитать. Транспорт шел самым малым ходом. Внезапно возник резкий свистящий шум винтов миноносца. Сначала он приближался к нам, а затем быстро пошел на удаление.
С наступлением темноты всплыли и, оставаясь в этом районе, начали винтзарядку.
Проанализировав картину дня, я предположил, что сторожевики шли для встречи миноносца и транспорта, выходивших из Данцигской бухты. Но эта встреча окончилась для них неудачно.
Еще через сутки слышали взрыв, а ночью 4 апреля увидели яркую вспышку взрыва на заминированном нами фарватере. Пошли на сближение и увидели, что несколько катерных тральщиков шарят прожекторами по воде, что-то разыскивая.
Начиная с 5 апреля, как только мы подходили к прибрежной коммуникации противника, в воздухе появлялся самолет «фокке-вульф» и сбрасывал глубинные бомбы. Некоторые рвались очень близко от лодки. От их разрывов течь через дейдвудные трубы гребных валов значительно увеличивались, что приводило к нарушению дифферентовки. Воду из пятого отсека приходилось периодически откачивать за борт. Поэтому на поверхности неизбежно появлялись масляные пятна. На беду, стояла отличная тихая весенняя погода, и масляный след был ясно виден с самолета.
В один из ярких солнечных дней в воздухе почти непрерывно барражировали самолеты. Они сбрасывали бомбы вдоль берега по линии двадцатиметровой глубины. Вскоре мы обнаружили конвой судов, идущий по глубинам 10–12 метров. Солнце светило прямо в перископ, затрудняло наблюдение. Суда на фоне берега едва просматривались. Мы начали маневрировать для выхода в торпедную атаку. Но из-за малых глубин сблизиться на дистанцию торпедного залпа не представилось возможным. Если бы этот конвой шел ночью, мы могли бы атаковать его из надводного положения.
Еще пять суток провели в районе позиции, ежедневно подвергаясь атакам с самолетов, но фашистских судов больше не заметили.
О выполнении задания по минированию прибрежной коммуникации противника я донес командованию еще 1 апреля. Теперь сообщил о техническом состоянии лодки, о движении судов по глубинам, недоступным для плавания в подводном положении, и о постоянном барражировании фашистской авиации. В ответ на мое донесение последовал приказ возвратиться в базу. Не хотелось уходить с позиции, не применив торпедное оружие, однако наша минная постановка имела несомненный успех.