Шагаю по комнате, безрадостный и потухший.
Полина явилась около полуночи.
— Это кто здесь? — пугливо спрашивает она.
— Кто же другой, кроме меня?
— Ах, как я испугалась!
Торопливо зажигает лампу, а у самой дрожат руки.
Рассказывает, что у двоюродной сестры была, и жалуется на головную боль. Вид у нее помятый, усталый, под глазами синие круги. От моего присутствия уже не загорается, как раньше. Смотрит таким скучным взглядом, от которого, кажется, скиснет парное молоко.
На этот раз я унес от нее в душе не бенгальские огни, а мерзкую плесень подозрения.
А через два дня выяснилось все. Я встретил около ее дома Мухобоева. Он, видимо, ждал Полину. Он прохаживался с таким видом, точно в небо хотел плюнуть.
У меня невольно сжались кулаки, но я прошел мимо Мухобоева, как будто и не заметил его.
Ворвался в знакомую комнату и говорю с запальчивостью:
— Полина! Довольно морочить мне голову! Ты ветрогонкой хочешь заделаться, да?
Вид у меня, должно быть, решительный. Полина смотрит на меня испуганными глазами.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь?
— Неправда! Ты знаешь, что на улице тебя ждет Мухобоев!
Полина всплеснула руками.
— Ах, господи, вот он про что! Мало ли меня ждут, мало ли за мною ухаживают? А я до сих пор знала только одного своего Сеню…
И вдруг заплакала, залилась слезами.
Моя злоба растаяла, как туман перед солнцем. Мне стало стыдно и жаль Полину.
Да, на этот раз мы помирились. Мы хорошо провели время. Вечер звенел для нас любовью. А когда при звездах и луне возвращался на базу, в душу опять ворвалось сомнение.
«Росомаха» должна бы уже вернуться, но все еще нет. Это вызывает среди матросов тревогу. Но никому не хочется верить, что случилось несчастье.
— Вернется, — говорят на базе.
— Конечно, вернется. Куда же ей деться?
— На дне моря хватит места для всех наших лодок, — подает голос Зобов.
К нему поворачиваются злые глаза.
— Ты что говоришь?
— Ничего. Только трусы вы большие. Боитесь правды, как плотва щуки.
На него обрушивается команда:
— Не квакай лягушкой!
— Заткнись!
— Двинуть его святым кулаком по окаянной шее, чтобы душой заговелся! Сразу замолчит…
Но Зобова этим не испугаешь: мускулы у него железные, а кулаки — два молота.
Встречаю на верхней палубе своего командира.
— Что-то долго, ваше высокоблагородие, не возвращается она…
Он знает, про что я говорю, и с напускным спокойствием отвечает:
— В шхерах где-нибудь путается. За время войны уже не один раз так случалось. Наверно, скоро опять станет рядом с нами.
Начальство распорядилось послать на розыски «Росомахи» две другие подводные лодки и миноносцы.
Дни стоят погожие, ясные, но для меня они наливаются свинцовой тяжестью. Гроза приближается. Я смутно сознаю это внутренним чутьем. Но какая? Живу с напружиненной грудью и жду неизбежного.
Разлад с Полиной углубляется. Я уже не сомневаюсь, что она любит другого — Мухобоева. И каждый раз, когда я возвращаюсь от нее на свое судно, решаю про себя:
«Не пора ли бросить всю эту канитель? Ясно, что связался чад с дымом, и получился один угар…»
И все-таки тянусь к Полине, как шмель к пахучему цветку. Без нее — пустота в душе, разрушенной войною.
О нашем состязании узнали команды с «Мурены» и «Триглы». Разболтал Мухобоев. Ему захотелось, чтобы и другие знали о его победе.
Некоторые из наших матросов подзуживают меня:
— Неужели уступишь этой твари?
Я отвечаю на это:
— Да уступить я никому и ни в чем не уступлю. Понимаете? И в любой момент могу в морду дать, кто будет лезть ко мне с таким разговорами.
Нашему отдыху пришел конец: «Мурена» подлечила свои раны и теперь спешно готовится в новый поход. В гавани, около гранитной стенки, где пришвартована лодка, громыхают ломовые подводы. Жадно лязгает цепью подъемный кран, а его длинная, как у жирафа, шея то и дело поворачивается. Натуживаются крепкие мускулы матросов, трещат под тяжестью спины. «Мурена» беспрерывно глотает грузы: снаряды, соляровое масло, смазочное масло, мины, ящики с консервами. Перед походом она старается как можно туже набить свой железный желудок.