— Дуть! — застонал механик. — Больше ничего не остаётся. Дуть! — И старшина трюмных направлял в пробитые цистерны сжатый воздух — самое ценное, что есть на подводной лодке. Корма оторвалась от грунта, и лодка всплыла. Все, кроме семи человек — механика, рулевого, трюмного, двух мотористов и двух электриков, — выскочили наверх, чтобы драться! С кем и как? Неважно! Только бы драться.
Механик крикнул в переговорную трубу:
— Оба дизеля вперёд самый полный!
И не успел он повернуть головы, как стрелки тахометров встали на четыреста восемьдесят оборотов. Машины не подвели. А наверху было тихо.
Механик с трюмным подбежали к трапу и, раскрыв рты, задрали головы. Об их лица разбивались солёные капли, падавшие с мокрого люка. А там, над люком, застыла тишина, подозрительная и страшная, как предательство. Дизеля гремели, и шумели за бортом волны.
Механик сказал трюмному:
— Стой здесь, я узнаю, что там творится. — Он вынул из кобуры пистолет, сунул его в карман кителя и полез по узкому трапу на мостик.
Наверху была ночь без звёзд, без луны. Люди толпились на мостике. У всех в руках поблёскивало оружие.
— В чём дело? — спросил механик.
— Т-с, — остановил его командир.
— Ну в чём же дело? — шёпотом повторил механик.
— Сам не знаю, — ответил командир, — но мы идём и в нас не стреляют. Хорошо, что всплывали без хода. Огни не тронули. Противник, видимо, считает, что мы на грунте...
Гремели дизеля, шумело море. Мы уходили в мокрую ночную Балтику.
...Прошли сутки... вторые... третьи... четвёртые... У радиста рука устала работать на ключе. После передачи каждой радиограммы нам необходимо было погружаться и уходить в сторону. Погружаться на покалеченной лодке, рискуя не всплыть.
А берег не отвечал. Он молчал, словно его вовсе не было.
Мы прокляли всё, что только можно было проклясть. Мы прокляли море до последней его капли. А берег не отвечал. Берег молчал, словно его не было.
Порой мы думали, что рация неисправна, и включали её на приём. Тогда в наушниках звенела песня:
А берег не отвечал.
Не могли мы понять нашими воспалёнными мозгами, что штаб нам не верил. Берлинское радио оповестило весь мир, что в Данцигской бухте на малой глубине потоплена советская подводная лодка и что в ближайшее время она будет поднята. И когда в эфире зазвучали наши позывные, штабисты только качали головами: «Значит, лодку подняли, узнали шифры, коды и теперь устраивают ловушку. Нас не проведёшь!»
А мы звали на помощь тральщики. Мы не могли идти в Финский залив, перегороженный минами. Это было бы равносильно самоубийству.
Как командир изощрялся в словесности! Он кодировал фамилий членов экипажа и их биографии. Он кодировал стихи и ругань, курсантские прозвища знакомых офицеров, имена их жён и детей. А в штабе качали головами и говорили: «Значит, и списки личного состава тоже известны противнику и кто-то из офицеров взят живым».
Мы болтались в море, расходуя последние тонны топлива. У нас один за другим ломались механизмы. И только люди стояли на местах. Потому что человек не механизм и выдержит что угодно. Радист сыпал и сыпал в эфир морзянку. У радиста были железные нервы. И нам ответили.
Командир дивизиона взял два тральщика, четыре охотника и сам повёл их навстречу «провокации».
В условленном квадрате моря мы в перископ увидели мачты своих кораблей. Тотчас продули главный балласт. Подводная лодка вылетела на поверхность изуродованная, но страшная в своей решимости. Охотники шарахнулись в стороны и навели на нас пушки.
Наводите, ребята! Даже стреляйте. Это всё ничего по сравнению с тем, что испытали мы, увидев родные флаги.
Когда пришли в Таллин, наши товарищи, прежде чем поздороваться, ощупывали нас и только потом пожимали нам руки и долго мяли в объятиях.
На пути к цели
Утром на вторые сутки боевого похода подводная лодка «Малютка» была вынуждена погрузиться, заметив на горизонте дымы вражеских кораблей. Атаковать их она не могла, так как несла в своих торпедных аппаратах не торпеды, а мины, которые надлежало выставить в водах противника. Задача была не очень рискованная, но требовала тщательной скрытности. Предстоял большой переход в чужих водах.
И теперь вот, уже во второй половине дня, лодка шла на глубине малым ходом и акустик с утра слышал по корме монотонный звук винтов трёх кораблей. Он не приближался, не отставал, а зудел в ушах.