Старик присел на ящик, тяжело дыша, челюсть у него отвисла, глаза стали безучастными.
Старшина принёс кусок штукатурки. Каравашкин взял его, присел перед сундуком и стал выцарапывать. Разлётов вслух читал:
— Кон-тей-нер... Что это такое?
Каравашкин стёр рукавом буквы, подумал и решительно вывел: «Не трогать! Не вскрывать! Смертельно!» Выпрямился и строго взглянул на Разлётова:
— Стойте здесь до моего возвращения. Никого не пускать. И показал старику на дверь:
— А ну поехали в комендатуру.
Комендант города, капитан-связист, был только что назначен на эту должность, суетился и орал на всех без разбору, распираемый двумя чувствами: властью и растерянностью. Он отсылал Каравашкина в трофейную команду, но не знал, где она находится. Каравашкин требовал кого-нибудь из контрразведчиков. Капитан утих и послал связного...
А через несколько часов Разлётов и шофёр Кочкин, уставшие и голодные, в пудовых от налипшей грязи сапогах, перешагивали через поваленные деревья, обдирая руки о края разбитого мрамора и гранита, измеряли шагами расстояние до воронок от развалин часовни. Разлётов вспомнил сегодняшнюю встречу со стариком и тотчас прозвал своего начальника «герр обер-лейтенантом Каравашкиным» — здорово смешно звучит. Надо рассказать ребятам.
Стоя возле развалин, Каравашкин покрикивал то на старшину, то на шофёра, спрашивал, сколько шагов намеряли, в уме переводил шаги в метры и что-то отмечал остро отточенным карандашом на планшете. Он не замечал побелевших от усталости и злости глаз Разлётова и Кочкина, когда они подходили к нему, грязные и потные, и давал новые задания.
После тротиловой вони воронок, кислого запаха пожарищ, горелого тряпья воздух за городом казался особенно чистым. Из узорчато-прозрачных рощиц наплывали свежесть последнего снега, аромат прелой листвы, и всюду царил какой-то приятный, неуловимый, волнующий запах весны. Высоко в небе пролетела галка. В лучах садящегося солнца она поблескивала, как медная. Каравашкин, сидя с шофёром, смотрел на текущую под колёса машины дорогу, на причудливую длинную тень от машины, бегущую по рыжему краю поля, и думал о своём.
Вспоминались университетские товарищи, первые дни в научно-исследовательском институте. Как тогда спорили по поводу статей Энрико Ферми и Иды Ноддак. Первый заявил, что обнаружил ядра трансурановых элементов после облучения урана нейтронами. А вторая предполагала, что в этом случае ядра урана, вероятно, распадаются на ядра более лёгких элементов. Многие физики заявили, что это абсурд.
И только молодым фантазёрам, вроде Каравашкина, хотелось верить в вероятность невероятного. Когда это было? Кажется, давным-давно. А потом физики вдруг обнаружили появление бария в уране и тории после бомбардировки их нейтронами. Вновь разгорелись споры и в печати и в лабораториях. Спорили видные учёные и новички. Вспоминали опыты Ирен Кюри и югославского физика Савича, доказывавших, что ядра урана делятся. Их опровергали другие учёные. А потом, перед самой войной — да нет, война в Европе уже началась,— стали поступать вести из Копенгагена, где в лаборатории Нильса Бора укрылись от Гитлера немецкие физики Луиза Мейтнер и Фриш. Фредерик Жолио-Кюри опубликовал в Париже результаты своих работ по делению ядер урана. За полгода до нападения Гитлера на Советский Союз в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» Академии наук СССР появилась статья наших учёных «Кинетика цепного распада урана». А потом грянула война. В раздумья Каравашкина ворвались вести с фронта, гомон райвоенкомата.
«Куда мне вас деть? — возмущался военком. — Ну, раз образование высшее — идите на ускоренные курсы младших лейтенантов».
...Да, тогда спорили, и всё-таки не верилось, что в глубине вещества сконцентрированы огромные силы, такая невероятно большая энергия. Это никак не укладывалось в обычном человеческом сознании, как не может уложиться в нём понятие о бесконечности мира, Вселенной, времени.
Каравашкин вытянул шею, подставляя разгорячённое лицо встречному ветру. «Неужели это скоро станет реальностью? Неужели эти спорные длинные и сложные расчёты, заканчивающиеся девятизначными цифрами выводов, действительно превратятся в тепло, свет, силу?» Это казалось далёким, как полёт на Луну.
...Однажды Игорь Васильевич, руководитель научно-исследовательских работ, заявил, что цепная реакция деления ядер урана близка к реальности, но ещё совершенно неясно, сможем ли мы ею управлять. Если не сможем, то произойдёт взрыв с бесполезным рассеиванием делящегося вещества, не успевшего вступить в реакцию, выделится так много тепла, что температура взрыва достигнет миллионов градусов. Вспышка окажется в сотни раз ярче Солнца, тепло пойдёт на расширение воздуха, и возникнет чудовищная ударная волна. Надо учесть и радиоактивные осколки деления. Потоки нейтронов вызовут радиацию окружающих предметов и почвы. Всё это будет более страшным и опасным, чем извержение вулкана...