— Исключено ввиду того, что извозчика мы вряд ли отыщем, а вот огласки прибавится, — Александр Матвеевич перешел на шепот. — Я отправил Прасковью к себе за одеждой и очками и дал поручение сходить до того в аптеку за успокоительными каплями.
— Светлейший, Александр Матвеич, дорогой мой, позвольте возместить вам ваши расходы… — начал Павел Ильич, но тут же осекся.
Татьяна открыла глаза и судорожно принялась крутить головой.
— Доченька моя, — Павел Ильич бросился к ней и упал на колени. — Как ты, доченька?
Казалось, Татьяна вот-вот что-то скажет, но она лишь посмотрела на отца и расплакалась, беззвучно, едва слышно всхлипывая.
— Доченька, мы с тобой, слышишь? — Павел Ильич принялся растирать ей руки, как растирал тогда, когда она была без чувств. — Тебе надо просто лежать, беречь себя, поспать немного, и все пройдет, я обещаю тебе. Тебе хочется чего-нибудь? Только скажи, и я велю тотчас же послать.
«Видите ли, тотчас же он пошлет! Ради кого это все? Ради нее? А ради меня с чего никогда не посылал? Когда я болею, мне так хочется пирожных из кондитерской на углу, да и хорошего кавказского не помешало бы, не того дешевого, что подают в трактирах», — со злостью подумал Андрей.
Из передней послышался стук двери и шаги. Обычно Прасковья никогда не ходила через парадный вход, для этого со стороны двора была небольшая дверца, закрывавшая массивным ключом.
— Скорее, скорее, прошу вас, — Александр Матвеевич бросился к ней и буквально выхватил их рук Проши свой чемоданчик, свернутые вещи и бумажный пакетик, который она осторожно несла в руках. — Вот, голубушка, и успокаивающие капли, здоровый сон в вашем состоянии как нельзя лучше…
Татьяна закричала. Никто не ожидал от нее такого. Александр Матвеевич на ходу замолчал и замер, словно не слышал никогда, как кричат больные то ли от страха, то ли от боли, то ли от происков собственного рассудка.
Проша побледнела. Павел Ильич просто стоял в паре шагов, открыв рот и выпучив глаза. А Татьяна все кричала, лишь на мгновение, замолчав, сделав глубокий, свистящий вдох. Крик гулко отзывался где-то в потолке и в углах гостиной. Если бы Павел Ильич взглянул в окно, то разглядел бы, как редкие прохожие останавливаются, оглядываются на их окна, выходящие в переулок, и сразу же, прибавляя шаг, стремятся поскорее уйти.
Но Павел Ильич просто смотрел на дочь.
— Уйди, прочь, прочь отсюда! — Павел Ильич вдруг сообразил, что Татьяна кричит, устремив свой обезумевший взгляд на брата, который всем своим видом не выражал ни малейшего сочувствия сестре. — Убирайся! Ты что, не слышишь?
— Отец, вы…
— Прочь! — повторил Павел Ильич и, схватив за рукав, вытолкнул Андрея в переднюю.
Андрей повиновался, но внутри он смеялся безудержно. Нет, смех в такой ситуации был бы явно не к месту, он отлично это понимал. Едва Андрей скрылся из виду, Таня перестала кричать. Легкая дрожь в руках выдавала волнение Александра Матвеевича, отсчитывавшего капли из пузырька в миниатюрную фарфоровую чашечку.
— Андрюша, такое несчастье с твоей сестрой, Павел Ильич расстроен, ты бы погулял, — заискивающим шепотом произнесла в передней Проша.
— Сам знаю, не маленький! — огрызнулся Андрей, про себя вдруг решив: «Ну, я это, положим, так не оставлю. Сейчас отец, конечно, бросится фрукты да сладости ей покупать, а у меня же деньги на исходе, совершенно на исходе. Не знаю, как так получилось. Впрочем, немного еще есть. И вправду, поеду, проведаю Велицких, проветрюсь после всего этого балагана. Да, перебрал я вчера. Откуда Велицкие берут это вино, интересно? С ног сбивает, ей богу».
Андрей сбегал наверх, в комнату, спешно засобирался. В кармане весело, но с какими-то нотками безысходности позвякивали монеты. Андрей запустил руку в карман.
— И как я покажусь в обществе с такой суммой? — он присвистнул. — Как может отец так со мной поступать? Дал слабину я, раз уж собрался, надо было довести задуманное до конца!
В это же мгновение снизу, их кухни, донесся звук разбивающейся посуды. Застегиваясь на ходу, Андрей скользнул по лестнице и прошел на кухню. Проша, кряхтя, ползала по полу и собирала осколки какой-то тарелки.