Я передал боцману телефон водолаза Никитушкина, который первым ушел на дно, и стал снаряжаться под воду.
Мне надели шлем и навинтили гайки к медной манишке так тихо, будто у матросов руки были из ваты. С выключенным фонарем я опустился по штормтрапу в воду и, как ночной парашютист, плавно полетел вниз.
На грунте я включил подводный фонарь, и яркий круг света вырвал меня из тьмы. Каждая песчинка на дне отделялась одна от другой, как сухие крупинки хорошо сваренной каши. На водолазных калошах, подвязанных пеньковыми плетенками, дышали белые, легкие, как пух, размочаленные ворсинки.
Я дернул за сигнальный конец один раз. Это означало: «Я на грунте, чувствую себя хорошо». В ответ дернули сигнальную веревку, и послышался легкий свист.
— В чем дело, боцман? — спросил я.
— Посмотри, что там с Никитушкиным, — сказал далекий голос боцмана. — Он там на дне быка услышал.
— Что? — переспросил я.
— Передает с грунта, что где-то там под водой бык мычит.
Я от удивления даже весь воздух из шлема затылком вытравил.
Какой же это подводный звук Никитушкин принял за мычанье быка? Я истоптал это море вдоль и поперек, видел все его закоулки. Знаю, где тихо, где сумрачно, где зелено на грунте. Знаю, где ил по грудь и гранитные скалы на дне, где ровная пестрая галька и ползун-песок, а где слоистое течение омывает давно забытый ржавый корпус старинного корабля.
Я слышал удары волн о шлем, скрип частей посаженного на риф судна и свист автогенного огня, режущего под водой металлический корпус корабля.
Я проходил нижней палубой затонувшего судна по жилому матросскому кубрику, где всегда стоит плотная, глухая тишина, мимо скелетов погибшей команды, окутанных бородатой тиной.
Я слышал громкие удары своего сердца, трехтактное шипение воздуха за ухом, хрустальный звон золотниковых пузырьков из шлема и чуть слышную дробь их о потолок корабля, облепленного красно-бурыми гроздьями морских ракушек.
Я слышал скрежет раковин и песка под ударами упругой струи из шланга и глухой стук водолазных калош по обомшелому борту затонувшего корабля.
Но мычания быка на дне моря я никогда не слышал.
Может быть, у Никитушкина что-нибудь неладное с воздухом в шлеме? Или слух не в порядке?
Стояла удручающе мертвая тишина. В свете фонаря пролетела тень от сонной рыбы. Края тьмы качались вокруг, будто концы широких черных занавесок.
Неподалеку от меня возник светлый полукруг, потом слился с ним второй, и всё осветилось неестественно ярким, режущим светом. Медные шлемы моих приятелей стали румяными. В руках у них качались лампы, как у рудокопов. Казалось, они вышли на работу из-под земли, вылезли из светлых пятен на грунте, словно они живут где-то здесь, в глубоких пещерах моря. В ослепительно ярком свете нескольких ламп пузырьки воздуха из шлемов кажутся кованными из белого металла, звенят и не похожи на воздушные.
Сквозь мрак пробился новый свет, разросся в полукруг, и показался еще один опоясанный заревом водолаз. Он тянул по грунту обильно смазанный боцманом стальной трос. Когда свет его фонаря слился с моим, из темноты выглянули помятые лопасти винта, темный бак водяной цистерны, потом согнутый перископ, большая вмятина на борту, тонкоствольная пушка и, наконец, вся лодка.
Картина аварии была как на ладони. Уж нам ли, водолазам, не понять, в чем тут дело. Мы разглядываем подводные части, как сапожник сбитую подмеку, и угадываем по ним, какие труды и страдания перенесло судно.
Один из водолазов стоял против жилого отсека лодки и выслушивал ее, как врач больного. По складкам на костюме я узнал Никитушкина. Что он там слышит?
Я подошел к Никитушкину. Он повернул ко мне голову, и сквозь стекло иллюминатора я увидел его удивленные глаза. Он снова наклонился к лодке. Я тоже приложил свой шлем к железному ее корпусу и ясно услышал мычание быка.
Так вот где Никитушкин услышал эти звуки. Но, может быть, мне это почудилось? Я приложил другое ухо и снова услышал мычание. Потом хрипло запел петух и закуковала кукушка.
Это было невероятно…
Значит, у нас с Никитушкиным произошло расстройство слуха!
Каждый год водолазный врач определяет нам глубину, и после медицинского осмотра один водолаз обычно спрашивает другого: «Ну, как здоровье?» А другой отвечает: «На сорок пять метров!» Это означает, что врач разрешил ему спускаться на эту глубину. При медицинском осмотре врач больше всего придирается к ушам, смотрит, нет ли красноты на барабанных перепонках, не вдавлены ли они внутрь, потому что во время спуска воздух сильно давит на перепонки. Врач хорошо помнит ухо, в которое была краснота. Фамилию водолаза забудет и приветствует при встрече: «А, здравствуйте, левое ухо!» Уши у водолаза должны быть здоровые и слух нормальный.