— Ты начал писать стихи? — широко распахнула она глаза от удивления.
— Нет, к сожалению. Это у меня так, случайно вырвалось, — смутился я от жжения незаслуженной славы. — Хотя, вообще-то, конечно, я тоже имею отношение к печатному слову, — и, вынув из внутреннего кармана куртки, я протянул ей свои новенькие малиновые корочки с вытесненной золотыми буквами надписью «ПРЕССА».
— «Молодежная правда», — прочитала она, раскрыв их. — И давно ты в этой газете?
— Первый день, — признался я.
— Так у тебя сегодня начало трудовой жизни?
— У меня сегодня вообще начало жизни, — сказал я...
В памяти смутно засело, как шли потом мимо марьинских прудов и выгнутых мостиков к Ленкиному дому и как я покупал по дороге в каком-то магазинчике шампанское и конфеты, а она стояла рядом и ждала... Еще смутно помню, как, переступив порог ее квартиры, мы набросились друг на друга с объятиями, уронив куда-то на пол пакет, и, едва добредя в таком сплетенном положении до дивана, упали на него, впиваясь друг в друга неистовыми поцелуями и в нетерпении сбрасывая на пол одежду...
Эта ночь была одновременно и бесконечной, и мгновенной. Устав от накатывающих одна за другой волн любовной страсти, мы наконец вспомнили, что у нас есть чем подкрепить свои силы, и, найдя на полу в коридоре выкатившуюся из пакета бутылку, устроили на кухне запоздалый ужин. Я на удивление аккуратно (и вместе с тем не лишив шампанское его торжественного выстрела) откупорил бутылку, Ленка приготовила какие-то необычайно вкусные бутерброды (хотя сейчас я, хоть убей, даже не припомню, с чем именно они были), и мы точно так же, как только что друг на друга, набросились на еду. Однако стоило нам насытиться, как наши руки опять случайно соприкоснулись, и это высекло разряд такой энергетической силы, что нас буквально швырнуло в объятия друг друга, и, не заметив, как, мы опять очутились в постели.
И так было несколько раз за ночь...
На следующий день, 12 августа, была суббота, дел у меня не было, и возвращаться к себе в одинокую квартиру на 3-й Фрунзенской улице мне не захотелось, поэтому я остался у Ленки. Помогал ей готовить обед (а точнее — только мешал своими поцелуями), листал какие-то книжки, потом она повела меня показывать свой район...
Остался я у Ленки и на следующий день, благо это было воскресенье, а уехал от нее только утром наступившего затем понедельника — причем поехал уже не к себе домой, а прямиком в редакцию.
Собственно, с этого дня как раз и начала разворачиваться информационная кампания по освещению аварии на российском атомном подводном ракетоносце «Курск», произошедшей субботним днем в Баренцевом море, и, наряду с версиями возможных причин случившегося, на страницах почти всех российских газет косяками пошли материалы о катастрофах и столкновениях, происходивших с нашими субмаринами с самого момента создания подводного флота России. Я чуть не офонарел, читая, как подводные лодки, словно телеги на базарной площади, то и дело заезжали друг другу в бока оглоблями, ломая ограждение рубок и оставляя глубокие борозды на бортовой обшивке. Я уж не говорю про нескончаемые поломки и пожары, почему-то всегда настигавшие наши подлодки при возвращении на базу...
Я и сам не заметил, как эта тема увлекла меня настолько, что я начал собирать по ней материалы, печатавшиеся не только в эти дни, но и намного лет раньше в различных морских сборниках и флотских журналах, а потом вдруг припомнил, как мой школьный товарищ Борька однажды рассказывал, что его родной дядька, полжизни прослуживший на АПЛ Северного флота, уйдя в звании капитана первого ранга в запас и переехав в Москву, устроился работать в пресс-центр Министерства обороны России.
Борькин дядюшка познакомил меня с некоторыми людьми из Всероссийского клуба подводников и Управления подводных лодок ВМФ России. И в результате у меня за довольно непродолжительное время образовался весьма богатый по содержанию архив материалов, связанных со столкновениями и авариями не только наших, но и иностранных субмарин.
Открывалось мое скорбное собрание с упоминания об аварии, случившейся еще в 1908 году под Севастополем, когда подводная лодка «Камбала», вышедшая в ночную торпедную атаку, угодила под форштевень эскадренного броненосца «Ростислав». Из всего экипажа спасся только один человек — некий лейтенант Аквилонов, стоявший на мостике.
Затем в 1935 году на учениях в Финском заливе дизельная подводная лодка Б-3 «Большевик» была протаранена линкором «Марат», к управлению которого полез находившийся на корабле нарком обороны К. Е. Ворошилов. Спасти не удалось никого, подлодка погибла.
Однако эпоха настоящих подводных ДТП и разного рода аварий в полной мере начинается с пятидесятых годов. Привожу здесь лишь несколько примечательных случаев.
Так, 14 декабря 1952 года в Японском море бесследно исчезла наша дизельная подводная лодка С-117 (серии «Щ») с пятьюдесятью человеками на борту.
В ноябре 1956 года в Суурупском проливе Балтийского моря затонула подводная лодка М-200. Погибли 27 человек.
В августе 1957 года в Черном море затонула советская дизельная подводная лодка М-351 типа «Уиски» (по натовскому справочнику, «Джейн»), которая через трое суток была поднята на поверхность с глубины около 80 метров спасательным судном «Бештау», и все подводники были спасены.
Особняком в этом ряду стоит один из первых атомных ракетоносцев серии К-19 (проект 658-го класса «Отель-II») с баллистическими ракетами на борту, получившей от моряков кличку «Хиросима». Это был самый несчастливый из всех атомоходов советского флота. Началось с того, что при спуске на воду не разбилась брошенная о его борт бутылка шампанского. И дальше пошло: еще у заводской стенки вышел из строя реактор, потом, 4 июля 1961 года, во время проводившихся в Северной Атлантике учений произошла разгерметизация первого контура на неотключаемом участке главной энергетической установки (ГЭУ), из-за чего образовалась течь, приведшая к срабатыванию аварийной защиты реактора. Чтобы не допустить оплавления активной зоны, нужно было снимать с нее остаточное тепловыделение, постоянно подавая в реактор холодную воду. Из-за того, что штатная система для проливки активной зоны реактора на лодке была не предусмотрена, пришлось прямо по ходу аварии монтировать систему нештатную, что потребовало длительного нахождения экипажа в необитаемых помещениях реакторного отсека. В результате весь личный состав получил значительные дозы радиации, а 8 человек, принявшие на себя по 5000-6000 бэр, погибли. Затем, утром 15 ноября 1969 года, находясь на боевом дежурстве в Баренцевом море, «Хиросима» на глубине 60 метров столкнулась с американской субмариной «Гэтоу». Неся на себе гигантскую вмятину, К-19 вернулась на родную базу, а «Гэтоу», получив пробоину в корпусе, легла на грунт и, с трудом восстановив плавучесть, какое-то время спустя возвратилась домой. Еще три года спустя, 24 февраля 1972 года, при возвращении с боевого дежурства из Северной Атлантики, на этой же К-19 возник пожар в восьмом и девятом отсеках. Из-за него в соседнем десятом отсеке оказались загерметизированны двенадцать человек экипажа, которых удалось спасти только через двадцать четыре дня, когда лодку отбуксировали на базу. Но двадцать восемь человек команды погибли... Одно слово — «Хиросима».