Лодка последний раз дрогнула, пол под ногами принял привычное положение, и каким-то неведомым чувством я ощутил, что мы поплыли.
— Погружение 300 метров! Скорость 12 узлов! В кают-компании продолжают читать акафист!..
Я, пошатываясь, поднялся с пола и аккуратно вернул икону на место. Затем подобрал упавший рядом с тумбочкой молитвослов и, едва различая от волнения строчки, прочитал:
«...О, пресвятый и пречудный отче Николае, утешение всех скорбящих, нынешнее наше приими приношение, и от геенны избавитися нам Господа умоли, богоприятным твоим ходайством, да с тобою воспеваем: Аллилуиа...»
А потом не удержался, положил книгу на тумбочку и побежал на центральный пост, дабы убедиться в том, что мы и на самом деле вырвались...
Мы вырвались! Господи Боже мой, мы действительно вырвались! Еще несколько дней, и мы будем в Видяево, а там — 90 километров до Мурманска, оттуда первым же попавшимся самолетом на Москву, и — Ленка, ты еще не забыла меня?..
...Освободившись от тисков расколовшегося на несколько обломков айсберга, лодка с постоянно наращиваемой скоростью двигалась через глубины Ледовитого океана, торопясь к так давно оставленному нами берегу...
— ...Ну вот, папарацци, скоро ты с нами и расстанешься, — печально пошутил, зайдя ко мне в один из последних вечеров вместе с замполитом и Дмитрием Илья Степанович. — И забудешь все это, как страшный и неправдоподобный сон.
— Да уж, — поддакнул Огурцов. — С правдоподобием дела у нас обстоят туго. Не говоря уже о полной правде. Даже, если «Курск» нынешним летом и в самом деле поднимут на поверхность, люди все равно не узнают ничего из того, что с ним случилось. Члены комиссии будут, как всегда, отводить глаза в сторону, говорить о внутреннем взрыве на лодке, рассуждать о трагическом стечении обстоятельств, делать глухие намеки на вину самого экипажа... Но правды не узнает никто.
— А вы думаете, ее все-таки поднимут? — спросил я.
— Я думаю, что проект подъема с самого начала обставят особой секретностью, — подал голос Муромский. — Ну а потом, поближе к штормам, чтобы были основания в любую минуту прекратить работы, лодку распилят на части и одну из них, пару раз уронив при подъеме и тем самым уничтожив последние свидетельства истинных причин гибели «Курска», все-таки вытянут из воды и покажут издалека журналистам. Хотя, как справедливо заметил Антон Евграфович, сути произошедшего в Баренцевом море это все равно не раскроет.
— И вы об этом так спокойно говорите? — не выдержал я. А что тут поделаешь? — вздохнул командир. — Если сказать вслух правду о случившемся двенадцатого августа, значит, надо выставлять серьезные претензии США. А кто же, скажи на милость, пойдет сегодня на это?..
— Так что ты теперь — единственный, кроме членов нашего экипажа, кто знает, что и как происходило под водой на самом деле, — уточнил Дмитрий.
— И чем такие вещи обычно должны заканчиваться, — добавил замполит.
— Он прав, — кивнул головой после минутного размышления Илья Степанович. — Потому что хоть инструкции для нашего флота и пишутся в чужих генштабах, но стоят у штурвалов и нажимают на кнопки пуска торпед — все-таки наши, русские моряки. А потому и окончательное слово будет за нами.
— Вот и опиши все это в своем журналистском отчете. Да разве же такое напечатают в наших сегодняшних газетах? — хмыкнул Дмитрий. — Подобный материал если и можно как-то донести до читателя, то только сделав из него сюжет какого-нибудь фантастического романа.
— Скорее уж, виртуального, — поправил я.
— Во-во, именно ври-туального, — уточнил замполит.
— Bpu — переспросил, наморщив свои светлые брови,
Дмитрий.
— Ну да, — подтвердил Огурцов. — Потому что сегодня, чтобы тебе хоть немножечко поверили, надо обязательно врать, врать и врать. А иначе и читать никто не будет...
... А через несколько дней, поднявшись на перископную глубину, мы увидели прямо перед собой землю.
— Ну, вот и все, папарацци, — произнес, отрываясь от окуляров перископа, Муромский. — Сейчас мы высадим тебя неподалеку от Северодвинска и навсегда расстанемся. Надеюсь, ты уже сочинил легенду, которую будешь рассказывать о своем шестимесячном отсутствии? Можешь сказать, что тебя унесло в море на оторвавшейся льдине, и все это время ты питался вылавливаемым шапкой планктоном... Вон какая у тебя отросла борода за эти месяцы, больше, чем у Федора Конюхова! — кивнул он на мое не бритое все это время лицо.
— Не думаю, что у меня будут из-за этого проблемы, — беспечно отмахнулся я. — Скажу, что подвернул ногу и всю зиму провалялся далеко от города, на станции у подобравших меня метеорологов. Могу, если понадобится, даже описать это в подробном очерке.
— Да я это к тому, чтобы ты случайно не проговорился и не рассказал о нашей миссии. Поверить тебе все равно никто не поверит, но слух может дойти туда, куда не надо, и тебя будут потом из-за этого таскать на всякие ненужные «собеседования».
— И у вас по этой причине могут быть неприятности? Неприятности? Не-ет... У нас неприятностей не будет.
Какие могут быть неприятности у несуществующего экипажа несуществующей лодки? Ты был первый и последний человек, кому довелось узнать тайну двойника «Курска». Больше о нас никто ничего никогда не услышит.
— Да вы что? — растерялся я. — Вы хотите сказать, что по возвращении в базу, вас... что, боясь допустить огласки, вас могут... что у нас тоже...
— Да нет! — усмехнулся, поняв, о чем я говорю, командир. — Это в американских фильмах государство только и делает, что убирает нежелательных для него свидетелей. А нас просто расформируют и распихают по другим кораблям. Так что не бойся за нас, посмотри вон лучше на землю, — кивнул он в сторону перископа.
Он отступил на несколько шагов в сторону, и я с внезапно появившимся откуда-то внутренним трепетом прильнул к окулярам. И чуть не заплакал, увидев далеко перед собой полоску черного, вылизанного шершавыми северными ветрами берега. Не знаю уж, каким образом, но даже отсюда, через несколько миль холодного морского простора и толстенные стекла перископа, я почувствовал, что это не просто какая-нибудь абстрактная суша, но именно она — моя нищая, преданная, обманутая, обессиленная, ограбленная и обезоруженная Россия. Лучшая держава на свете...