Жизнь подводника состоит из двух неравных частей — ада и рая. Граница между ними — узкая полоска пирса. На суше им все позволено, для них нет запретов, все, чего ни пожелаешь, буквально валится к твоим ногам. Народ чтит тебя если не как бога, то как античного героя, женщины падают к тебе в объятия, еще не успеешь им подмигнуть. О подводниках пишут книги и снимают кинофильмы. Но есть еще и ад, и этот ад всегда с тобой. Он продолжает сниться на суше. Душный зловонный гроб, плавучая братская могила покачивается на волнах и приглашает в круиз через Стикс новых жертв. Здесь нестерпимо холодно зимой и так же нестерпимо жарко летом. Здесь враждебно все — от черной глубины до высоких облаков, из которых выскакивает смерть и жалит свинцом и сталью. И надеяться можно лишь на себя и на командира. Больше не на кого. Ошибка одного может стоить жизни всем.
«Постарайтесь не особенно неистовствовать», — предупреждал Ройтер своих товарищей в день, вернее в ночь, перед выходом. А он был назначен на 9 утра. Поскольку Ройтер заслуженно ходил в героях, то на выход его лодки в море собирались все. А в этот раз должен был присутствовать сам командующий. Да и не только командующий. Ожидалось прибытие гросс-адмирала. А это тот еще гусь — старый уставник, сующий свой нос всюду, куда его не просят. Накануне Папа лично пришел проверить, все ли хорошо у его орлов. Около 18.00 Деген и Барш усвистели в город. Они и не скрывали от товарищей, что собирались всерьез заняться двумя дамами. Дамы эти были достаточно хорошо знакомы морякам. И никого это особенно не удивило. Не служили те в местном борделе по какому-то чудовищному недоразумению. А если бы служили, то, наверное, остальных бы оставили без работы. Невозможно достоверно утверждать: могли ли эти дамочки взять в оборот команду, допустим, линкора… Но подводная лодка — куда более мелкое подразделение, и многие матросы, да и боцманы, могли рассуждать об их возможностях со знанием дела. Семья далеко — смерть близко. Но это лирика, так сказать, а вот проза началась утром, когда боцман и матрос не вернулись за час до построения. Они не вернулись и за 30 минут, и за 20, и даже за 5, когда острый пронизывающий взгляд гросс-адмирала уже искал очередную жертву, они не появились. Минуты тянулись мучительно. 8.55 — нет, 8.58 — нет, 8.59… Вообще-то пора трубить построение… А двух членов экипажа нет. Это ж дезертирство!!! «Бл…ь, что угодно — только не это!!!» — думал Ройтер. Неужели люди, с которыми он прошел не один смертельный поход, способны его вот так подставить, как последнего чмошника в Данхольме.
— На флаг и гюйс — смирно! — раздалась команда.
На пирсе, пожалуй, никогда не собиралось такого количества высших чинов, как в этот раз. Возле белой фуражки Редера мелькал золотой галун Дёница. Дёниц был напряжен и нервничал. Море волновалось, с него шел неприятный ветер, который очень сильно трепал флаги. Они хлопали на ветру так, что казалось, порвутся.
В эту минуту почти на самый пирс, дико скрипнув тормозами, влетел грузовой «Опель-блиц». И из него почему-то с забинтованной головой выпрыгнул Деген, а вслед за ним тоже с забинтованным ухом Барш.
Матросы прошли вдоль строя старших офицеров, чеканя шаг и отдавая честь, после чего запрыгнули на качающуюся палубу лодки. На глазах у опешившего военного корреспондента.
Тишина длилась, наверное, с минуту, а то и все две.
Не будем тут приводить слова гросс-адмирала, скажем лишь, что в этот день лодка в море не вышла. Редер, усмотрев в этом чудовищное нарушение устава, отчитывал Дёница за его людей. Дёниц отмалчивался, изредка кидая взгляд на Ройтера. Все, кто знал контр-адмирала, понимали, что ничего хорошего этот взгляд предвещать не мог. Недаром у Папы второе прозвище было Лев. И этот лев уже нервно бил хвостом. Сейчас его отчитали, как щенка. Ройтер понимал, что самое подходящее сейчас застрелиться, потому что дерьмо, особенно когда катится сверху, имеет способность увеличиваться в размерах. Дело пахло трибуналом.
Дёниц решил лично провести блиц-расследование, опросить всех и начал снизу вверх. От матроса — к командиру…
— Ну рассказывайте, господа, как это так получается, что вы приходите к смотру командующего с опозданием…
В кабинете собралось много чинов.
— Мы решили провести время… — начал, сбиваясь, Барш.
— Так, и что у вас с головой?
— Меня ударили сковородой…
— О как! И что же это, доблестные подводники Ройтера не могут за себя постоять?
— Это была женщина…
— Логично, раз сковородой — то женщина… Продолжайте. Мы хотим знать подробности…
Далее Барш и Деген поведали историю, которая потом долго вспоминалась во флотилии. А дело было так. Они каким-то образом оказались не в гостинице, а на частной квартире. Ну, этого и следовало ожидать, ведь у них «все было серьезно». Это за ерундой всякой ходят известно куда. Накупили по дороге в лавочке разного вкусного, естественно, колбасу, шнапса не было, зато было вино, ну, и так далее — стол ломился. И уже дело близилось к утру, и все бы ничего. Барш уже собирался отчалить, как вдруг на кухне им овладела страсть. Любовь — штука непредсказуемая. Так он и слился со своей подругой в экстазе, облокотив ее на кухонный стол. В процессе он неожиданно почувствовал, что силы его иссякли, и чтобы не посрамить чести подводного флота, он решил использовать подручные средства, то есть колбасу, собственно, которую они приобрели намедни. Благо, ее было достаточно. Видимо, дама не почувствовала особой разницы, поскольку, судя по словам матроса, была вполне довольна, если бы не одно хреновое НО! Тут в кухню вломился Деген. Это, естественно, внесло некое замешательство. Барш с невозмутимостью, достойной, пожалуй, английского лорда, сделал вид, что ничего необычного не случилось, и просто закрыл дверь ногой. Для чего пришлось сделать несколько шагов… Тут уже дама была сильно удивлена… Это какого же размера нужно иметь достоинство, чтобы отойти на пару шагов и не нарушить контакта! Естественно, когда она поняла, чем ее имеют, возмущению мадемуазель не было предела, и она огрела моряка тем, что было под рукой, а под рукой была сковородка…