Но это его проблемы, мои — в другом.
Князья нашли более простой способ сокрытия своей грязной тайны, чем тащить мое тело и закапывать под березой, истинно боярский способ. Просто приказали мне забыть обо всем, что происходило в тереме князя Телятевского. Вы уже поняли проблему?
Я ничего не забыл.
Боярская магия на меня не подействовала.
Не знаю, почему. До этого мне казалось, что она на меня действует так же, как и на других, по крайней мере — желание кланяться появлялось вместе со всеми. Оказывается, это было не воздействие боярского волшебства, а просто давление княжеского авторитета. Возможно, на меня бояре вообще не могут влиять. Может быть, потому, что я — не местный, пришелец в теле подьячего Викентия. По крайней мере — других версий у меня нет. В любом случае — что мне теперь делать? Нет, понятное дело, нужно притворяться, что все подействовало как надо, не упоминать о том, что случилось у Телятевского и вообще постараться и вправду забыть. Не мое это дело, боярские внутрисемейные разборки, а вот если сболтну кому случайно — они окажутся МОИМ делом. И хуже того — я не знаю, что сделают бояре, если узнают о моем иммунитете к их воздействию. Не знаю, конечно, но элементарная логика подсказывает, что тех, на кого нельзя повлиять, не очень любят. И стараются либо вогнать в общие рамки, либо… Здравствуй, кривая береза.
Бояре не видят, подействовало их внушение или нет иначе князь сразу бы просек, что ничего не сработало. Но я ведь не знаю, как должен вести себя человек, которого они зачаровывают. Прикажут что-то еще, поведу себя нетипично, меня раскусят и… Здравствуй, кривая береза.
Что делать? Что делать? Что делать?
— Ткань ищешь?
Я чуть не заорал. Так погрузился в собственные невеселые мысли, настолько отключился от нашего вечного шума, что не заметил, как ко мне подошла Анастасия. Пока она до плеча не дотронулась.
— К-какую ткань?
— С телеги. Сукно, цвет — половый.
— Да…
— Федька с Димкой не виноваты?
— Н-нет…
Девушка наклонилась ко мне, горячее дыхание обожгло ухо, что-то мягкое коснулось моего плеча… Что-то? Это же…
— …понял?
— А?
— Ты что, меня не слушаешь? — Анастасия сверкнула очками и легонько ударила меня в плечо, — Я говорю, поспрашивала я… кое у кого. Поищи свою ткань в горшечной слободе, дом горшени Александра Давыдова, прозванием Волк.
Странно… Не помню я такого вора. Или и вправду новенький, или просто — не удержался горшеня от греха, уж больно плохо то сукно лежало.
— Постой, — я поймал Наст… Анастасию за руку. Она остановилась, не оборачиваясь.
— Спаси тебя Бог.
Она тихонько фыркнула и оглянулась, бросив лукавый взгляд через плечо:
— В другой раз, когда девушку захочешь угостить — пряники бери, а не рыбу. Дурачок!
Дом горшени Александра, прозванием Волк…
Обычный дом, ничуть не выделяющийся среди всех остальных на улице — золотистые бревна, три окна в ряд, с резными наличниками, раскрашенными яркими красками, резными же причелинами (это доски такие, которые по торцам кровли идут), деревянная конская голова, смотрящая на улицу с конца конька. Вот вообще никаких отличий от соседей. Разве что конь чем-то на волка похож, но это, скорее, мое воображение.
Мы с двумя стрельцами вошли во двор, шикнули на залаявшую было собачку, тут же скрывшуюся в будке — тоже резной, целый собачий дворец — и поднялись на крыльцо.
Я грохнул кулаком в дверь и тут же распахнул ее, входя внутрь:
— Разбойный приказ!
Светлое помещение, солнце пробивается сквозь полупрозрачные пластинки слюды, падая квадратиками на стол. За столом — три человека, мужчины, в разноцветных кафтанах.
Один, тощий и остроносый, с волосами, окружающими пятачок лысины и острой бородой, торчащей вперед. Судя по описанию — тот самый горшеня.
Второй, внушительный и объемистый, с бритой головой и толстыми щеками. Это не знаю.
И третий… Тот самый торговец, который мне жалобу на кражу сукна принес!
Троица замерла, в руках зажаты чарки, на столе перед ними — ендова, судя по запаху — с медовухой, и тарелки с какой-то закуской. Явно отмечали что-то, какую-то удачу, вон какие улыбки широкие… были.
Пройдя мимо застывшей троицы с медленно гаснущими улыбками — из чарки горшени на стол медленно лилась струйка медовухи — я остановился у лавки, на которой лежал сверток ткани светло-желтого цвета. Тот самый, половый.