«Хватит, Чарли, – сказал отец. – Ведь ты не такой, как твой брат». Уильям Прист не колебался бы ни секунды – Уильям раскроил бы голову этого незваного гостя, чтобы посмотреть на его мозги.
Поэтому-то Уильям никогда и не выйдет за стены закрытой психиатрической лечебницы «Фен марш».
– Кто ты такой? – спросил Чарли.
– Не все ли равно?
– Я тебе солгал. У меня нет твоей флешки.
– Черт! – Липовый полицейский закашлялся, выплюнув сгусток окрашенной кровью слюны. – Он сказал, что она здесь.
– Кто это «он»?
Когда человек в синей полицейской форме промолчал, Прист шагнул к нему, намереваясь поднять его с пола и прислонить к стене, чтобы выбить из него ответы на некоторые вопросы. Но ничего не вышло; оказалось, что незваный гость вовсе не собирается сдаваться. Когда Прист сделал еще один шаг, противник бросился вперед, вцепился в его ногу и вонзился зубами в лодыжку. На миг Присту показалось, что он прокусил ее насквозь, настолько острой была нахлынувшая волна боли. Он потерял равновесие и, уже упав на пол, увидел, как липовый полицейский удирает через кухню, а через несколько мгновений услышал, как хлопнула входная дверь. Внизу уличные музыканты продолжали играть все ту же мелодию в стиле блюз.
Глава 5
24 марта 1946 года
Отдаленная ферма в центральной Англии
Нацистского мясника усадили за стол напротив Рака. Двое британских солдат с висящими на плечах ручными пулеметами Льюиса заставили его опуститься на деревянный стул. Сковав за спиной наручниками запястья, сорвали мешок с головы. И отступили назад, словно их пленник страдал заразной болезнью.
Рак смотрел, как тот оглядывает сарай, имеющий двадцать пять футов в длину, из которого убрали некогда хранившиеся здесь плуги и сельскохозяйственные машины. Хорошо охраняемое помещение без мебели, если не считать стола, за которым сейчас сидели Рак и его пленник, и свисающих с балок цепей, зловеще покачивающихся от дуновения ветерка, проникающего внутрь сквозь трещины в стенах.
Рак рукой откинул волосы, упавшие на глаза. У него была идеальная стрижка, хотя иногда отдельные светлые пряди все-таки падали на лицо. Его безупречный костюм был явно сшит на заказ на Севил-роу [5]. В этом ветхом сарае с полосками света, пробивающегося из щелей в стенах, он выглядел совершенно неуместно.
Нацист, одетый в лохмотья военнопленного, больше походящие на мешок, чем на одежду, сидел на стуле абсолютно прямо, гордо задрав голову, что мало соответствовало его положению. При этом он неотрывно смотрел прямо на Рака. «Интересно, – подумал тот, – сколько людей когда-то заглядывали в эти голубые глаза, моля о пощаде?» Он хорошо знал, какое отчаяние было написано на их лицах, – сам такое видел не раз.
Курт Шнайдер был выше Рака, но отличался крайней худобой. Нет, он ничуть не напоминал те живые скелеты, которых американские солдаты освободили из концлагеря Бухенвальд, но Рак уже несколько недель не давал ему ни есть, ни спать, и теперь напряжение буквально сочилось из его побледневшей кожи. И все-таки он еще не сломался. Глубокие вертикальные морщины, избороздившие лицо, и седые космы, линия роста которых начиналась далеко от такого же морщинистого лба, состарили его, но это не походило на обычное естественное старение. Один его глаз с вызовом смотрел на Рака, в то время как другой косил в сторону и блуждал. Рак закурил сигарету. «Я вижу перед собой безумие», – подумал он. Он избегал продолжительных зрительных контактов со Шнайдером, поскольку тот мог решить, что оппонент испытывает беспокойство, когда перестает смотреть ему в глаза. Полковник протянул хирургу пачку сигарет, потом посмотрел на его руки, скованные за спиной, и, пожав плечами, убрал ее. Он немного посидит и подождет – вдруг Шнайдер заговорит первым. Но подозревал, что тот не захочет сам начать разговор.
Нет, это не безумие. Это зло.
Однако Рак ошибся. Шнайдер внезапно поднялся со стула и тяжело опустился на него опять. Нет, это не было попыткой к бегству. Это была досада на собственное бессилие. Гнев. И, возможно, выражение протеста. Рак вскинул бровь.