Два пальца длительное время были лишены кровоснабжения и слишком пострадали, чтобы провести операцию по восстановлению или реимплантации. Несколько дней спустя ему пришлось ампутировать мизинец и безымянный палец на левой руке – два мертвых распухших куска плоти, от которых у него осталось только гладкие белые участки кожи там, где заканчивается ладонь.
Его мечта была отрезана. Начисто. Его мечта полетела в емкость для отходов провинциальной больницы, чье название он запомнил на всю жизнь. Ему никогда не стать хирургом.
После окончания интернатуры Тибо на первых порах подменял врача в деревне, где он вырос – одну неделю в месяц, и еще летом два месяца подряд. Остальное время работал в службе медицинской помощи на дому. Когда доктор М. умер, вся его клиентура перешла к Тибо.
По утрам он принимал пациентов в своем кабинете, а во второй половине дня объезжал больных. Он обслуживал пациентов в радиусе 20 километров, понемногу выплачивал кредит на обучение, по воскресеньям обедал у родителей. В Рее-на-Орне он стал уважаемым человеком, с ним здоровались на рынке, предлагали вступить Ротари-клуб. Он стал тем, кого называют доктором и которому представляют молодых девушек из хороших семей.
Так и шла бы его жизнь, вычерчивая пунктирную линию. Он женился бы на Изабель, дочке нотариуса, или Элоди, дочери страхового агента из соседнего городка. У них родилось бы трое детей, он расширил бы приемную, обновил вывеску, приобрел бы минивэн и нашел бы заместителя на время летних отпусков.
Его жизнь, несомненно, могла бы быть не в пример приятнее.
По истечении четырех лет Тибо продал кабинет, побросал в чемодан кое-какие вещи и сел на поезд.
Ему хотелось большого города, его движения, воздуха, насыщенного испарениями дня. Он хотел шума и суматохи.
Он начал работать на парижской скорой помощи, сначала в качестве сменщика, потом на временной должности, потом на постоянной. Колесил туда и сюда по своему участку, стоило поступить вызову от пациента. В родной городок он больше не вернулся.
Возможно, ничего другого он не может дать, кроме рецепта, нацарапанного на краешке стола голубыми чернилами. Возможно, он навсегда останется тем, кто появляется ненадолго и уходит.
Теперь его жизнь здесь. Но он ничем не обманывается. Ни музыкой, что звучит из окон, ни сияющими вывесками, ни взрывом голосов, раздающихся у экрана телевизора, когда идет футбольный матч. Ему уже давно понятно, что он просто от единственного числа перешел к множественному, а все глагольные конструкции – одна видимость.
Теперь его жизнь в старом Renault Clio, с пустыми пластиковыми бутылками и смятыми обертками от Баунти под ногами.
Его жизнь в беспрестанном перемещении с места на место: чувство измотанности к концу дня, бесконечные лестницы, лифты, двери, что захлопываются за его спиной.
Его жизнь в сердце города. Города, в чьем шуме не слышно жалоб и ропота, который прячет нужду и бедность, зато выставляет напоказ свой мусор и свою роскошь. Город, который постоянно увеличивает скорость.
Глава 14
Бизнес-центр сверкает в свете весеннего дня. В стеклянных панелях отражается одинокое облако, сквозь которое проходят, рассеиваясь, солнечные лучи.
Матильда издалека узнала Пьера Дютура, Сильви Жамме и Паскаля Фюрьона: они курят у входа в здание. Стоило Матильде поравняться с ними, они тут же замолчали.
Так, с молчания, начался ее день.
Пятисекундная тишина, молчание замешательства. Они переглянулись, Сильви Жамме что-то стала искать в своей сумке. Наконец они ответили: здравствуйте, Матильда, и вернулись к своей беседе, вроде бы вернулись, но нечто осталось висеть в воздухе между ними, между нею и ними. Матильда вошла в здание, достала карточку, поднесла ее к регистратору рабочего времени, который показывал 10:45. Дождалась сигнала и появления надписи «МАТИЛЬДА ДЕБОР: ВХОД ЗАФИКСИРОВАН». Пройдя, она направилась к кофейному автомату, просунула монету в прорезь, нажала на кнопки и проследила, как выпавший стаканчик наполняется жидкостью. Взяла свой кофе, прошла мимо отдела информационных технологий (Жан-Марк и Доминик, не отрываясь от работы, помахали ей рукой, и Матильда ответила им тем же). Стеклянная дверь в отдел логистики была открыта, Летиция сидела за своим столом, прижав к уху телефонную трубку. Матильде показалось, что она избегает ее взгляда.
Что-то было не так, что-то выпадало из привычного хода вещей.
Что-то витало в воздухе.
Матильда нажала на кнопку вызова лифта, проследила взглядом, как меняются цифры на светящемся экране. В тот момент, когда двери раскрылись, Летиция вихрем вылетела из своего кабинета и протиснулась вслед за Матильдой. Женщины обменялись поцелуями. Между первым и вторым этажами Летиция остановила кабину. Ее голос дрожал.
– Матильда, тебя перевели.
– Как это?
– В пятницу, когда тебя не было, дочка коммерческого, та, что была на стажировке, заняла твой кабинет.
Матильда потеряла дар речи. Происходящее не имело никакого смысла.
– Они перенесли твои вещи, а ее преспокойно разместили там, за твоим столом. Надин сказала мне, что ее взяли на постоянную должность.
– Но на какой пост?
– Я не знаю. Больше я ничего не смогла узнать.
Летиция разблокировала лифт. В тишине был слышен шум ее дыхания. Добавить здесь было нечего.
На четвертом этаже Матильда вышла из лифта. Когда двери уже закрывались, он обернулась и сказала: «Спасибо».
Коридор. Матильда прошла мимо рабочего зала; они все были здесь: Натали, Жан, Эрик и другие; сквозь стеклянные стены она отлично их видела: сосредоточенные, поглощенные работой, полностью ушедшие в дела, ни один из них не поднял головы. Матильда была словно тень, прозрачная и неосязаемая. Ее больше не существовало. Дверь в ее кабинет была открыта. Первое, что бросилось ей в глаза: исчез ее постер с Боннаром. На его месте остался светлый прямоугольник.