Хотя Жаку она все же рассказала, но позднее, и без подробностей. Они ехали на поезде в Марсель, и разговор случайно коснулся этой темы. Они уже год работали вместе. Тогда Жак проявил сдержанность и не стал расспрашивать. Его поведение наедине с Матильдой ничуть не изменилось. И Матильда была ему за это благодарна.
Всегда казалось, что Жак видит дальше и шире, чем другие. Он обладал даром предвидения, тонкой интуицией, инстинктивным знанием рынка. Его называли провидцем. Матильда многое у него почерпнула. И не только в том, что касается технической или финансовой стороны; он также передал ей свое понимание бизнес-процессов. Свою строгость и свою требовательность.
Летиция не так уж и ошибалась. Матильда была его созданием. Он вылепил ее по своему образу, закалил в своих сражениях, вовлек в свои идеи. Сделал из нее верного ученика.
Но прежде он никогда не отказывал ей в праве на собственное мнение, даже если оно не совпадало с его взглядом.
Он знал, что Матильда восхищается им.
Да, она видела его таким, каков он есть. Иногда Жак ее раздражал. Порой даже очень. Его внезапные приступы гнева, его ирония, его склонность к преувеличению.
Однажды в Милане он позвонил на рецепцию отеля в два часа ночи из-за пятна на ковре в своем номере. На самом деле в том месте всего-навсего щетка пылесоса прошлась против ворсинок. Жак сам рассказал Матильде эту историю на следующее утро.
В марсельском ресторане класса «две звезды» он отослал назад свое блюдо, потому что углядел в его оформлении фаллический символ.
В одном отеле в Праге он заставил дежурного среди ночи подняться к нему в номер, потому что не смог найти CNN среди доступных ему 120 каналов телевидения.
За рулем своей машины Жак то и дело разражался ругательствами, не выносил, если ему приходилось ждать или стоять в пробках, громко проклинал свой GPS.
На самолете ему непременно надо было сидеть впереди и у прохода, даже если для этого кого-то приходилось пересаживать.
С тех пор Жак стал спокойнее. Его вспышки гнева утратили былую интенсивность. Прежнюю громогласность.
Так говорили.
Раньше от его голоса дрожали стены. Раньше, в те времена, которых она не знала, еще до нее. Раньше было хуже. Когда Жак занимал пост коммерческого директора. Когда его сарказм доводил женщин до слез. Когда он захлопывал дверь перед носом у своих сотрудников. Когда ему ничего не стоило уволить служащего в течение двух часов. Когда он еще не был женат.
С возрастом Жак угомонился. Но о его былой вспыльчивости по-прежнему ходили легенды, подпитываемые драматическими историями и слухами, более или менее правдоподобными, поддерживаемые приступами властности, которые Жак не всегда мог обуздать.
Сколько Матильда себя помнит, она никогда не придавала значения этим слухам. Настроения Жака ее не интересовали. Вероятно, это было одной из причин, почему Жак так ценил сотрудничество с ней.
Корпорация стала местом ее возрождения.
Корпорация заставляла ее одеваться, причесываться, краситься. Выходить из ступора. Идти дальше по жизни.
В течение восьми лет она являлась на службу, исполненная воодушевления и уверенности. С чувством, что она нужна здесь, что она вносит свой вклад в общее дело, задействована в чем-то, что она – часть целого.
Возможно, именно корпорация ее спасла.
Матильда полюбила утренние разговоры возле автомата по продаже напитков, мелькание ложечек в кафе, когда размешивают сахар в чашке, устойчивые формулировки в запросах на канцтовары, листы учета отработанного времени, приказы о назначениях, полюбила механические карандаши, маркеры всех цветов, корректирующие ленты, блоки бумаги для заметок в плотной оранжевой упаковке, скоросшиватели, полюбила густой запах в столовой, ежегодные аттестации, корпоративные совещания, сводные таблицы в Excel, 3D графики в Powerpoint, скидывания по случаю рождения и проводы на пенсию, полюбила слова, которые произносятся каждый день в один и тот же час, одни и те же вопросы, бессодержательные фразы, профессиональный жаргон. Полюбила рутину, постоянное повторение. Все это стало для нее необходимым.
Теперь ей кажется, что корпорация медленно перемалывает ее.
Теперь она стала местом подавления и агрессии, местом обмана и злоупотребления властью, местом предательства и низости.
Теперь ей кажется, что корпорация являет собой яркий образец самого бессмысленного попугайничанья.
Глава 27
Тибо сел в машину. Вставил ключ, снял машину с ручного тормоза, тронулся с места.
Отправился на виллу Брюн (гастроэнтерит), затем на авеню Вильмен (ринофарингит), потом был вынужден, несмотря на свои протесты, вернуться на четвертый участок из-за дыхательной недостаточности.
Одри только что заступила на службу. На возражения Тибо она ответила то же, что и Роза несколькими часами ранее:
– Тибо, сегодня у нас просто завал.
Она была права. С утра Тибо ощущал вокруг словно какое-то сопротивление, необычную плотность воздуха, всеобщее замедление, которое, однако, не сопровождалось расслабленностью. Наоборот, его не покидало чувство, что все вокруг подчинено глухой силе, которой город не может противостоять.
Тибо останавливается перед магазином «Монопри» и проверяет адрес. Оказывается, нужный дом остался далеко позади. Должно быть он, не заметив, проехал мимо. Теперь ему надо сделать еще один круг. Тибо вздыхает.
Пропустив три улицы с односторонним движением, он наконец сворачивает направо. Такси, припарковавшееся на второй линии, закрывает проезд. Снова тупик. Водитель такси и его клиент сидят в машине и о чем-то яростно спорят. Тибо включает нейтральную передачу, убирает ногу с педали и закрывает глаза.
Бывают плавные дни, когда события сменяют друг друга, объединяются в цепь, когда город расступается перед ним, покоряется ему. А бывают дни как сегодня, хаотичные, изнурительные, когда город явно противодействует ему, устраивая все возможные препоны: дорожные пробки, запрещающие знаки, бесконечные разгрузки товаров, трудности с парковкой. Дни, когда в городе ощущается такая напряженность, что на каждом перекрестке Тибо кажется: сейчас что-то должно случиться. Что-то страшное, непоправимое.
С самого ура, едва оставшись один, Тибо вновь и вновь перебирает в памяти случайные слова, отыскивает в них новый смысл в свете произошедшего расставания. Как только он остался один, голос Лили, чуть слышно, но неотступно, звучит в его голове.
«Но почему я встретила тебя именно сейчас?»
Она лежит рядом, повернувшись к нему лицом, и поглаживает его запястье. Они только что в первый раз были близки. Достаточно, чтобы понять, что они подходят друг к другу. И дело тут не в простой гимнастике. Это кожа, это запах, это самая суть.
Та первая фраза определила зыбкость их отношений. Все заключалось в этом «сейчас». Что значит сейчас? Сейчас, когда она еще не отошла от предыдущей истории; сейчас, когда она вознамерилась уехать жить за границу; сейчас, когда она только что сменила работу? Неважно. Он может сколько угодно гадать, придумывать, доискиваться. «Сейчас» – значит не в лучший момент.
Были и другие слова.
«Еще неделя, и я куплю для тебя зубную щетку».
«Что, если бы на обратном пути из Женевы я тебе сказала: давай снимем квартиру и заведем ребенка?»
«Дело не в том, что я недостаточно тебя люблю, а в том, что я слишком тебя люблю».
Слова, в которых он угадывал и свои собственные мечты, и ее склонность к фантазиям, слова, оттеняющие эфемерную магию момента, слова, на которые он не умел ответить. Слова, не доступные для перевода на язык реальности и противоречащие сами себе.