В то время как голос из громкоговорителя просит пассажиров отойти от края платформы, к станции подходит поезд. Матильда садится во второй вагон с тем расчетом, чтобы по прибытии на Лионский вокзал сойти возле эскалаторов.
Прижавшись лбом к стеклу, она смотрит, как мимо проплывают дома, стоящие вдоль путей: приоткрытые шторы, трусы на веревках, горшки с цветами, детский трактор, забытый на балконе – все эти крошечные, убогие, бесчисленные жизни. Затем поезд пересекает Сену, и Матильда различает китайский отель в форме пагоды и дым от заводов Витри.
По дороге домой люди обычно подводят итог прошедшему дню, вздыхают, расслабляются, жалуются друг другу, сплетничают. Если разговор не предназначается для чужих ушей, они наклоняются к собеседнику, понижают голос. Иногда они смеются.
Матильда закрывает глаза. Слушает разговоры вокруг, слушает, но не видит; ее веки плотно сомкнуты. Ей вспоминается, как она маленькой часами лежала на пляже, не двигаясь, убаюканная пронзительными криками и шумом прибоя. И эти голоса без лиц: не кидайте мокрые купальники на песок, Мартин, надень панамку, побудь в тени, идите кушать бутерброды, кто забыл закрыть термос.
Раньше у Матильды была привычка читать в поезде, но в последние недели у нее это не получается: строчки прыгают, смешиваются, она не может сконцентрироваться. И она просто сидит, как сейчас, закрыв глаза, ощущая, как уходит скованность, как напряжение постепенно оставляет ее.
Но не сегодня. Сегодня ей это не удается. Что-то внутри нее, где-то очень глубоко, сопротивляется, она это чувствует. Что-то ее не отпускает. Какая-то злость, от которой ее тело не может избавиться, что-то скрытое, что поднимается вопреки ее воле.
– Неужели ты о нем не слышала? Это же суперизвестный крем для загара!
Мужчина расхохотался, и Матильда открыла глаза. Несколько лиц повернулось к весельчаку. Девушка на сиденье напротив движением головы дает понять, что нет, она не слышала об этом креме, каким бы невероятным это ни казалось. Оба они одинаково загорелые, почти до оранжевого оттенка, и Матильда решает, что, должно быть, они работают в каком-нибудь солярии.
Это есть на свете. Эти люди работают в индустрии загара. Другие – в индустрии ночных развлечений, в ресторанном бизнесе, в сфере моды или на телевидении. И даже в области производства бальзамов для волос.
Интересно, в какой сфере работают гробовщики?
А она, к какой сфере принадлежит она? К сфере безвольных, жалких, выброшенных на обочину?
В туннеле перед самым Лионским вокзалом поезд остановился. Лампочки погасли, затем заглох двигатель, и в одно мгновение воцарилась тишина. Матильда оглядывается, в то время как ее глаза пытаются привыкнуть к темноте. Никто больше не разговаривает, даже оранжевокожий мужчина замолчал. Люди выглядят встревоженными; видно, как во мраке поблескивают их зрачки.
Она застряла посреди туннеля, в нижней части двухэтажного вагона, дышит влажным воздухом, насыщенным углекислотой; вокруг слишком темно, чтобы разглядеть на чьем-нибудь лице располагающее выражение, которое, возможно, ободрило бы ее. Все по-прежнему молчат.
Внезапно Матильде начинает казаться, что над всеми ними нависла неминуемая угроза. Они были выбраны наугад, но вот настал их черед. Что-то страшное должно вот-вот произойти.
Матильда никогда не боялась ездить в метро, даже в позднее время, даже если ей приходилось возвращаться после девяти часов вечера, когда вагоны почти пусты. Но сегодня что-то витает в воздухе, давит ей на грудь. А возможно, все дело в ней самой: просто у нее земля уходит из-под ног.
Ей угрожает опасность, она это чувствует, огромная опасность. Она не знает только, исходит она изнутри или снаружи, эта опасность, от которой ей трудно дышать.
Десять минут спустя по радио объявляют, что поезд остановился на середине пути. На тот случай, если пассажиры этого еще не заметили. Водитель убедительно просит не пытаться открыть двери.
Вновь зажигается свет.
Мужчина из салона искусственного загара опять принимается говорить. От него исходит волна облегчения.
Наконец под всеобщее «уф-ф», поезд трогается с места.
На Лионском вокзале Матильда выходит и совершает тот же путь, что уже проделала утром, только в обратном направлении.
Подчиняясь волне, она старается ускорить шаг, чтобы включиться в поток.
Но не может: слишком быстрое течение.
Правила подземного движения во многом схожи с дорожными правилами: те, кто на левой полосе, должны увеличивать скорость, медленных участников движения просят держаться правой стороны.
Под землей люди делятся на две категории. Первые следуют намеченным курсом, словно он проложен перед ними в воздухе; их траектория подчинена строгим законам, которые они никогда не нарушают. Для тщательной экономии времени и сил они продумывают свой маршрут на метр вперед. Их легко узнать по скорости их шагов, по их манере проходить через турникет, по их взгляду, который невозможно поймать. Другие никуда не спешат, то и дело останавливаются, позволяют толпе себя увлечь, делают неожиданные кульбиты. Внезапность их траектории нарушает слаженность движения. Они тормозят поток, сбивают его с размеренного хода. Туристы, инвалиды, просто хилые люди. Если они сами не берут за труд держаться в стороне, толпа неизменно вытесняет их.
Матильда остается на правой полосе, прижатая к стене. Устраняется, чтобы не мешать другим.
На эскалаторе она держится за поручень.
Внезапно ей снова хочется закричать. Закричать, разрывая связки, закричать, перекрывая топот шагов и разговоры. Закричать так сильно, чтобы настала тишина, чтобы все замерло, остановилось. Закричать: бегите отсюда, посмотрите, во что вы все превратились, во что мы все превратились, посмотрите на ваши грязные руки и бесцветные лица, взгляните на этих отвратительных насекомых, которыми мы стали – ползающие под землей, изо дня в день повторяющие в неоновом свете одни и те же жесты; ведь ваше тело создано не для этого, ваше тело должно быть свободным.
Матильда проходит через турникет, обозначающий вход в метро.
Здесь пересекаются несколько потоков; здесь царит анархия. Разметка на полу отсутствует; приходится прокладывать себе путь сквозь толпу.
Некоторые уступают дорогу, чтобы избежать столкновений; но находятся и такие, кто неизвестно почему считают, что все прочие должны им уступать.
В этот вечер, пока Матильда идет к платформе, глядя прямо перед собой, ее то и дело толкают изо всех сил.
В этот вечер ей кажется, что поверхность ее кожи стала необыкновенно проницаемой, что она превратилась в живую антенну, настроенную на витающую в воздухе агрессию, в гибкую антенну, склоненную к земле.
Глава 42
Тибо сразу не посмотрел на часы и теперь не знает, сколько времени он сидит здесь, запертый в своей машине, зажатый позади внедорожника с затонированными стеклами. А если бы посмотрел на часы, он бы сейчас заплакал.
Все перекрыто, заблокировано, парализовано. И впереди, и сзади. Везде.
Везде вокруг него.
Время от времени разражается концерт клаксонов, заглушая его CD-плеер.
Далеко, насколько он может видеть, машины стоят. В витринах магазинов опускаются металлические ставни, в окрестных домах зажигается свет. Мелькающие в окнах силуэты позволяют оценить размер ущерба.
Водитель перед ним заглушил мотор, вышел из машины и теперь курит рядом.
На несколько секунд Тибо кладет лоб на руль. Такого он еще не видел.
Можно включить радио, послушать новости, где, без сомнения, объясняется причина этого коллапса.
Но ему наплевать.
Город сомкнулся вокруг него, как челюсти.