В базарные дни я влезал на дувал и, ежась под ледяным ветром, смотрел на прохожих. Я старался разглядеть их лица, я мечтал оказаться на месте каждого из них. Легче всего мне удавалось «переселяться» и знакомых мне людей — соседей, друзей отца и деда. Скорчившись на дувале, я видел себя то чахоточным сапожником Абдураиком, то многодетным долговязым Хабибулло-суфи. Их ногами я шагал на базар, их руками отсчитывал деньги и покупал ячменные ароматнейшие лепешки. Их зубами откусывал и жевал. И мое закоченевшее тело начинали сводить судороги счастья. Я ощущал сладость еды с такой нестерпимой силой, что мог, наверное, сойти с ума…
А когда появлялся махаллинский бай Раззак на своей толстой смирной лошади, для меня наступали мучительные минуты. Я знал, что он пойдет туда, куда не заглядывали бедняки, по всем торговым рядам, накупит множество самой вкусной еды, халвы и нишалды… Но «переселиться» в него я не мог, как ни старался… Я его боялся и не представлял, что он может накупить на свое множество денег…
Я пытался так и этак привязать к Коротышке события, связанные с хазой. Что я «имел на руках»?
Коротышка так силен и богат, что, но его словам, сравнялся с падишахами и неподсуден никаким судам. Аллах ему дозволил делать все, что угодно. И вот этот «падишах» сдался. Вроде бы понятно почему, чтобы остановить поиски хазы в Чорбаге и направить нас по ложному следу. Пока мы «дотумкали» до этой Коротышкиной хитрости, его сообщники (Хасан или кто другой?) перенесли все добро в другой тайник.
Выводы напрашивались сами.
Если бы Коротышка не надеялся на то, что сможет уйти из кутузки, он, конечно, никогда не сдался бы. Вопрос: на чем основаны его надежды? Или на ком? Дальше — Коротышка наверняка продолжает руководить своей обороной, наверняка сам выбрал место, куда перенесли хазу. А раз так, то место для тайника постарался найти какое-то особенное, необыкновенное. Такое, что никому и в голову не придет его там искать. Что же мог придумать Коротышка?
Он подремывал в своем углу, а я разглядывал его крупное обмякшее лицо. Совсем не бандитское. «Неординарное лицо», — говорил о таких Владислав Пахомыч. Ведь он мог быть каким-нибудь незаурядным человеком — музыкантом, допустим, или мастером в каком-то ремесле, садоводом, хлопкоробом, торговцем, в конце концов. Не знаю, кем бы он мог быть, но знаю, чувствую — обязательно был бы «неординарным»… Правоверным не по душе пришлась его неординарность? И они вышвырнули его в уголовщину? Чтобы стал он хищником и чтобы можно было убить его как хищника? А хищник стал недосягаем для своих жертв?
Мои размышления прервал выразительный голос Владислава Пахомыча — он спрашивал дежурного обо мне. Я обрадовался этому голосу. И вот в квадрате оконца блеснули стекла старомодного пенсне.
— Что вы хотели, Надырматов? Зачем попросили вызвать меня?
— Я хотел спросить… При осмотре трупа той девушки…
— Отвратительная беспринципность! — взорвался Владислав Пахомыч. — И у вас повернулся язык спрашивать? Она, по существу, еще ребенок! Вот результат вашей распущенности, молодой человек! Да-с!
— Какой распущенности? Вы о чем?
— По существу, еще ребенок… а… а налицо все признаки… Что вы с ней сделали, вам известно! Не пытайтесь обмануть! Медицину не проведешь! Медицина — истина! Царица наук! И мне вас нисколько не жаль, поверьте. Вы, в сущности, убийца. И трибунал будет вам справедливым возмездием. Так-с!
Владислав Пахомыч — большой любитель справедливости и немножко псих, а в общем-то хороший человек. У меня с ним никогда не получалось нормального разговора, с чего бы он вышел сейчас?
— Вам потом будет стыдно, Владислав Пахомыч, — сказал я тихо. Ничего лучшего в своем положении я не мог придумать.
Он сразу осекся, начал протирать пенсне куском бинта. И ушел, не попрощавшись ни с кем, что на него не было похоже.
На лице Коротышки было написано глубокое удовлетворение.
— На девчонке, начальник, попался! Ой-бой! Какой ты слюнтяй, начальник! Наверное, первый раз с девчонкой, да? Наверное, никогда до этого голую не видел, да? — Глаза его горели энергией. Он вдруг зашептал, приставив ладонь к губам: — Хочешь, научу, как можно убежать, начальник? Нужно хорошо помолиться, и аллах спустит с неба большую лестницу.
Не сдержавшись, он трубно захохотал. Он трясся в смехе, не мог остановиться и только вытирал пальцами слезы. Я же смотрел на его мокрые губы. Забрезжила слабая мыслишка — искорка в тумане, и я старался раздуть ее в жаркое пламя. Коротышкин торжествующий хохот, как ни странно, мне помогал.
«Никому в голову не придет, какое место он выбрал для тайника, — скакала мыслишка. — Но ведь у него расчет на правоверную голову, на мусульманские мозги. Если так, то… что было на Чорбаге?..»
В камеру просочился аппетитный запах гречневой каши, заправленной шкварками и жареным луком: принесли ужин. Некоторые из мусульманских товарищей, даже работающие в милиции, и на дух по принимали всего, что было заправлено свиным салом. А вот Коротышка выше предрассудков. Ему нужны были силы, и он с жадностью набросился на еду. Я размышлял над своей порцией. Коротышка поглядывал на меня, потом спросил с полным ртом:
— Кушать не хочешь? Доктор аппетит убил? — и засмеялся, плюясь гречкой.
В Чорбаге, во дворе сторожа черешневого сада, я запомнил арбу с торчащими в небо оглоблями. Бандиты имели возможность разом вывезти весь груз. Но вместо этого почему-то привели «вьючных животных».
— Ты не ешь, отдай мне! — веселился Коротышка. — Тебя все равно застрелят у дувала.
Немощные грузчики сделали много ходок — ведь их было двое, а хурджунов — целая гора. Потом, ясное дело, их заставили уничтожать следы. Яму закрывать уже не было времени, старую яму. Осталось только убрать последний след — самих грузчиков…
Я пристально посмотрел на Коротышку. Он перестал веселиться.
— На Чорбаге было когда-то кладбище. Верно, Миргафур?
— Ну и что? Хочешь, чтоб тебя туда отнесли, когда застрелят?
— То кладбище слизнул оползень, и сейчас там какая-то мешанина… Короче говоря, арба не пройдет?
Теперь уже Коротышка смотрел на меня с ужасом, даже не пытаясь придать лицу безразличное выражение.
— Но все же кое-какие могилки остались? А в мазарах удобно кое-что прятать, если решишься на такое. Верно, Миргафур?
Он прыгнул на меня, но я был готов к этому и отбросил его ударом ног. Коротышка так и влип в стену. Потряс головой — и снова в драку, но часовой закричал, дверь распахнулась, и нас разняли. Я увидел встревоженное лицо товарища Санько из хозотряда — он только что заступил на дежурство.
— Ты что бузишь, Надырматов? — нарочито строго спросил он, точно ударил меня плеткой.
— Ты мне?
— Тебе, тебе. — Он мельком глянул на Коротышку.
— Позови Таджи Садыковича.
— Зачем?
— Надо! Позови, говорю! И поскорее!
Санько пошуровал ногой под топчаном. Смех и грех. Будто к его сапогу могло прилипнуть что-нибудь, например, орудия убийства или побега, которые мы с Коротышкой там вдруг спрятали.
— Товарищ Муминов поехал на станцию встречать ташкентских, — проговорил он строго, не глядя на меня. — Между прочим, к тебе дедок ломится. Если хочешь, поговори через окошко. Без начальства не могу выпустить в свободную комнату.
— А в сортир ты без начальства ходишь? — не сдержался я. — Ладно! Зови деда!
— Ты не кричи, Надырматов! И давай без нервов. — Санько ушел с недовольным видом.
— Вот уснешь, убью! — бормотал меж тем бандит и трогал пальцами разбитую губу…
Я тоже потрогал свою опухшую, успел-таки Коротышка приложиться.
Возрожденный к жизни моими бедами, дед жалостливо шептал в светлый квадрат на жестяном поле двери:
— Лепешек принес, покушай… С Миргафуром поделись, такой же страдалец…