Коротышка не пытал меня, не гнал пешком. Неужели щадит? Или все еще было впереди?
Салим, выбившись из сил, забуксовал на особенно крутом подъеме. Коротышка взбодрил его не уколами ножа, а уже ударами. Закричав, Салим пополз на коленях.
— Надо вместе! — шептал я, сползая с его спины, стараясь ему помочь. — Навалимся на него вместе! Боишься? Тогда одновременно побежим в разные стороны!..
— Шайтан, шайтан, — безумно бормотал он. — Тебя надо было сразу зарезать… всем было бы хорошо…
— Так ведь сдохнешь, Салим! — Я не сдержался, заорал: — Ну и подыхай, жалкая тварь!
Коротышка закатился в бухающем смехе.
— Вот тебе чинара! Вот, получай!
— Надо было сразу зарезать, — бормотал Салим. — Всем было бы хорошо…
— Это тебя надо было бы сразу к стенке! — орал я, сжимая кулаки.
— Наконец-то правильные слова говоришь, начальник, — гудел Коротышка. — Скоро совсем поумнеешь.
А я как с ума сошел, всю ненависть изливал на Салима. Не на Коротышку! А ведь и ослабел до невозможности, и жить уже не хотелось, а вот же нашлись силы для злобы, на радость бандиту. До тошноты было обидно — ведь столько сил и драгоценного времени было потрачено на Салима и многих подобных салимов. И все впустую! Во вред главному делу! Если бы мы не нянчились с Салимом и его родней, Коротышка давно бы сидел в тюрьме, а все награбленное им было бы оприходовано в народном банке!
Когда я умолк, Коротышка опять заставил меня взгромоздиться на Салима.
— Так надо. Или убью вас обоих. Клянусь!
И мы снова потащились вверх и, на удивление, вскоре оказались у перевала и без отдыха одолели его. Телега была на том же месте, где я ее оставил, только кто-то успел снять колеса. И след казенных коней давно простыл. Зато все вокруг было усеяно камнями и клочьями растерзанных хурджунов.
Но вот Салим повалился без сил, грохнув меня оземь.
— Не могу, — хрипел он. — Больше не могу, клянусь аллахом! Убей, хозяин…
Коротышка, тяжело дыша, склонился над ним.
— Остановись, Миргафур! — крикнул я.
— Ты жалеешь этого шакала? — удивился он. — Эту подлую тварь? К ним нельзя относиться как к людям. Сейчас-то зачем врешь, начальник?
— Не трогай его, Коротышка. Что для тебя его смерть?
— Забудь о нем. Он подох. Сам от страха кончился, я его и пальцем не тронул. — Коротышка поднялся, посмотрел на звездное небо. — Пошли, дальше, начальник.
Но я подполз к Салиму. И точно, вроде мертв… Я приложил ухо к его пухлой груди. Сквозь грязную одежду и слой сала пробился стук сердца…
Вот ведь как случается. Только что я его ненавидел всей душой и должен был бы радоваться его смерти, чтобы больше никому не пришлось его перевоспитывать, заблуждаться, мучиться… Чтобы эти лживые и злобные бездельники не въехали благодаря нашей доброте в светлое будущее, не загадили нашу мечту… Но я почему-то не радовался, все мое существо восстало против убийства Салима. Я даже застонал от отчаяния и бессилия. Я-то знал, что Коротышка живым меня из своих рук не выпустит, а хазу ему не выдам. Значит, мне умирать, а салимам жить? И все же даже эта мысль не ослепила меня недавней ненавистью…
Я поднялся на ноги и пошел с Коротышкой.
Он увидел, что мои руки почему-то развязаны, и старательно стянул их обрывками пут у меня за спиной. Мы спускались по крутой дороге с перевала, Коротышка изредка поддерживал меня, чтобы я не упал.
— Признайся, начальник, ты наврал? Ты не можешь жалеть таких шакалов.
— Могу, не могу… Тебе не понять.
— А ты попробуй объясни, вдруг что-нибудь получится?
— У них не было выбора, Коротышка. Где тебе понять. Да и мне многое раньше было неясно, сам бы не додумался. В одной умной книге про это прочитал… Только став такими, они смогли выжить. Другие в вашем дурном мире не выживали… Вот какой трудный исторический случай, это я уже говорил себе.
Коротышка долго молчал, о чем-то размышлял, потом дернул меня за конец веревки.
— Ну а я? Что про меня скажешь, начальник? Я-то выжил.
— Потому и выжил. Ты такой же, как и они.
— Я не такой! — угрожающе произнес Коротышка и перестал меня поддерживать.
Я тотчас упал. Он присел возле меня на корточки.
— Я с детства был выше других. Аллах дал мне малый рост и слабые руки, но взамен наградил другой силой. Мне сорок три, а с десяти лет я собирал свои хурджуны! Я уже сейчас поднялся вровень с падишахами. Разве ты не понял? Ты меня не можешь остановить. Твоя советская власть тоже не может. Меня аллах не остановит!.. Посмотри вокруг — мелкие, никчемные людишки, сейчас их время. Беки, казии, эмиры, ханы — это все та же мелкота. Везде проникла мелочь, все захватила. А ведь они могут только ползать на брюхе, целовать туфли господина. А нет господина — и превращают мир в навозную кучу. И хотят заставить истинных господ служить им. Вот почему я преступник, бандит, убийца. Вот почему на каждый мой хурджун приходится по двести жизней.
— По двести?! — прошептал я.
— Страшно, начальник? Ну, вставай. Пошли.
— Куда?
— Увидишь.
На рассвете мы перешли вброд мелководную речушку, поднялись на пригорок. Коротышка освободил мои руки от пут.
— Узнаешь речку? — утомленно спросил он. — Это Аксу. А вот там — Кизылсу. Признайся, начальник, я рассчитал все правильно. Мои хурджуны ты вытряхнул где-то здесь.
Да, рассчитал он удивительно точно. Я отсюда видел верхушки сухой ивы, возле которой находилась хаза. Было бы у него время, отыскал бы и без моей помощи. Я в этом уже не сомневался.
— Начальник! Неужели тебя нужно резать, колоть, как этих шакалов? Ты же все понял!
Наши взгляды встретились. Со дна колодцев ключом било нетерпение.
— Понял, Миргафур.
Двести жизней на хурджун — этому уже не может быть прощения, тут уже не нужен никакой суд.
Я повернулся в ту сторону, откуда мы пришли, показал на дерево, объяснил: сухая ветвь воткнута в землю — там и хаза.
Он молча смотрел на меня.
— Пойдем, — сказал я. — Убедишься. Все забрать тебе не по силам. Так что идем, полюбуешься.
Он пошел, сдерживая шаг, чтобы не обогнать меня. И тут выдержка изменила ему, может быть, в первый раз в жизни. И в последний…
Он рванулся вперед, обрывки черного шелка затрепетали за его спиной, как подрезанные вороньи крылья.
Потом я увидел, как с шумом выстрелила ветвь на дереве, освобождаясь от тяжести камня… Когда я подошел, Коротышка был мертв…
Я брел по дороге на перевал и, заслышав голоса или стук копыт, прятался в зарослях. Я боялся людей.
Мимо меня прогромыхала целая вереница груженых арб с голосистыми арбакешами верхом на лошадях. Я ждал, когда они проедут, и уснул. Наступило воскресенье, и люди ехали в город на базар, как будто ничего в мире не произошло.
Как потом мне сказали, я вскрикивал во сне ужасным голосом. По этим крикам меня и нашли.
Я с трудом раскрыл глаза. Кто-то больно шлепал меня по щекам. Вокруг стояли какие-то люди.
— Крепко спал. Наверное, золото во сне видел?
Вроде бы знакомый голос… Солнце слепило глаза.
Совершенно не хотелось подниматься, но меня вывели под руки на дорогу. Я пригляделся: впереди маячила ширинка на неположенном месте.
— Хамракул! — обрадовался я.
— Очухался? Предатель, ядовитая гадина, скорпион.
— Червивый у тебя язык, Хамракул. Ведь будешь прощение просить.
Измученный грязный Хамракул закатил долгую гневную речь, из которой я понял, что меня и Коротышку повсюду разыскивают — милиция и сознательные труженики-дехкане. Меня посадили на осла и повезли прямиком к товарищу Муминову.
Ну, не мог же я въезжать так позорно в город, где меня все знали! У скальной стены, на которую меня совсем недавно загнал Коротышка, я попросил остановиться.
— Зачем? — спросил Хамракул.
— Золотишко надо забрать, — ответил я со всей откровенностью. — Заработок как-никак.
— Золото?!
— Ну да. Монеты. Коротышка кинул мне в награду за предательство. Где-то здесь рассыпаны, надо поискать.
И битый час мы ползали в придорожных зарослях в поисках монет. Смех и грех. Почему люди с готовностью верят самой невразумительной лжи, а чистую правду встречают с недоверием и бранью?