— Врет! — закричал Бочкарев. — Не хотел я мочиться!
Засекин дал ему по шее, и он замолчал, сразу поняв, что оправдываться сейчас — глупое и вредное занятие. Вранье Засекина спасало их обоих от смерти…
В тоскливом состоянии духа, с задубевшей от крови повязкой на лбу и появился Бочкарев в полицейском доме. Одна сторона лица заметно вздулась. Потом сидел он в одиночестве на большущей лавке, тиская коленями ладони и преданно глядя на каждого, кто появлялся перед ним. А народу набилось много, дышать стало трудно: пот, дегтярная вонь, сивуха, табачный дым… Разглядев в сутолоке меня, Бочкарев приветливо кивнул мне, как знакомцу. По моей усталой голове будто поленом стукнули! Грешный мир запрыгал перед глазами — от наплыва сложных чувств. Залез Бочкарев мне в печенку, это точно.
Засекин подтолкнул меня в спину.
— Чего испугался, Феохарий? Пусть он тебя пугается. Да ты приглядись: видишь, хвостом виляет. Он же тебя боится! Непонятный ты для него человек.
Потом и вовсе подтолкнул вплотную к Бочкареву.
— Поспрашивай его, Феохарий. Побеседуй. — И людям в комнате: — А вы не мешайте! Пусть парень жизни учится.
— Плохая наука для младенцев, Фрол Демьяныч, — заикнулся кто-то из протрезвевших. — С убийцами-то разговаривать!
— Цыц! Не то выгоню.
Засекина позвали в соседнюю комнатенку. А там разговор с Егором уже кончился. Все же уломали его заступники. И вот налили мужичонке лампадного масла в ухо, поковыряли лучиной — в чайное блюдце со звоном выпал тяжелый катыш. Затем и второй. Лежат как два желтых поросеночка, сияют.
— Ах ты, радость-то какая, — сказал управляющий, сразу подобрев.
— Может, и в другом ухе завелось что-нибудь? — спросил Засекин.
Егор кивнул со страдальческим видом.
Егору поднесли еще один стаканчик с церковным винцом, он выпил, крякнул, как от водки, и подставил второе ухо. Операции проводил Репей-счетовод, хотя руки у него были корявые, с вековыми мозолями. О блюдце стукнулся и вовсе замечательный самородок, продолговатый, с седловинкой, похожий на фалангу мизинца.
Все столпились вокруг, глаз отвести не могли. Потапыч звучно сглотнул несколько раз: глотка пересохла.
— Может, еще где-нибудь имеется? — жалобно спросил он. — В зубе? В глазу? Да хоть в заднице? А? Ты не стесняйся, Егорушка…
Егор опять начал божиться — больше нет ни крупинки!
— Не поминай, пожалуйста, господа всуе! — умолял дьякон.
Управляющий вынул бумажку из внутреннего кармана пиджака, расправил ладонями на столе возле лампы.
— Вот сейчас и проверим.
На мятом листке была нарисована крупными штрихами ветка неведомого растения, усыпанная черными кляксами, старательно обведенными чернильным карандашом. Несколько плодов были не закрашены. Управляющий взял пинцетом один самородок, нашел ему место на ветке — точно пришелся по контуру незакрашенного плода. Потом уложил и оба оставшихся катыша — и тоже прямо «по фигуре» плодов.
— Это сложный сросток самородков, кристаллов золота, — пояснил он с благоговением в голосе. — Восстановленная по науке схема. Поразительно похожа на растение, не правда ли? Это и есть растение, только неживой природы… Так вот, не хватало нескольких самородков, судя по схеме. Поискали, поспрашивали — ясно же, кто-то утаил… И пошла с этой веточки вся нонешняя неприглядная история.
Теперь недоставало лишь одного самородка. Вместо него на рисунке был пустой кружок, напоминавший контур пухлой мордочки с рожками. Так и назвали этот кристалл «чертенком», — рассказывал управляющий. Где теперь этот желтый комочек? Добро бы в тайной кубышке. А если гуляет из рук в руки? Если творит зло? В таких камушках запасены большие беды…
— Вот это да! — слишком шумно удивлялся «князь», хлопая себя по бокам. — Что деется! Ух ты! Надо же!
Егор почему-то боялся смотреть на него, отводил взгляд в сторону.
— Энто же какие муки в ухе надо было вытерпеть! — блистал глазенками дед. — В прошлом годе мне в ухо двухвостка залезла, дак я по потолку бегал! Честно!
— И почему творит зло? — гудел радостно «князь». — А может, наоборот, на добро людям пошло? Разве так не бывает?
— Бывает, бывает, — ласково проговорил Засекин и неожиданно схватил «князя» за волосы и за подбородок.
С хрустом шейных позвонков «свалил» ему голову набок и назад.
— Ты чего?! — засипел «князь» вне себя от боли и обиды. — Сдурел?!
— Ты это брось! — Сорока выхватил нож из-за голенища. — Оставь, вашбродие!
— Ему же больно! — заныл дьякон.
— Выдал «князь» Софрон себя окончательно. — Засекин продолжал удерживать голову «князя» полицейским приемом. — У него «чертенок». — И Егору: — Ему ты отдал? Ему, ему, не прячь глаза-то.
Тот смотрел себе под ноги, не зная, что ответить.
— Руки убери! — хрипел «князь», слабо трепыхаясь. — Не распускай руки-то!
Засекин оттолкнул его, и «князь», потеряв равновесие, шлепнулся на пол. Сидя на полу, разминал пальцами горло и шею. И не порывался мстить обидчику.
— Откуда вызнал-то? — поинтересовался, не глядя на Засекина.
— Много совпадений не в твою пользу, Софрон Мартыныч.
— Энто какие же?
— Проклу Никодимычу живот распороли, а ты вдруг «князем» стал. При живом Прокле ты не мог выбиться в «князья», как ни старался, а при мертвом — пожалуйста. И еще: Егорка сразу к тебе пришел, а не к кому-либо, а ты делаешь вид, что почти незнаком с ним. Еще рассказывать или хватит?
— Ох, и язва ты, Фрол Демьяныч, — сказал беззлобно «князь», — своей смертью, однако, не помрешь.
И он признался, что и на самом деле получил этот самородок от Прокла через Егорку. Получилось, как бы с того света покойник отдал долг. В прошлые годы Прокл Никодимыч сорил деньгами, чтобы удержаться на «княжеском троне», у своих «бояр»-дружков назанимал много. Софрон, получив «чертенка», сразу отнес его тайному скупщику, раздал Прокловы долги, а остальное употребил на укрепление своей личной власти.
Он поднялся на нестойкие ноги и вывернул на стол содержимое карманов. Остались от большой «казны» одни слезы! Медный пятак покатился по изрытой ножами столешнице, спрыгнул на пол, закатился в щель. Никто не бросился его выковыривать.
Барыкин зашелестел бумагой. Тщательно завернув в нее самородки, спрятал во внутренний карман пиджака. Заступники следили за движением его рук с выражением утраты на лицах и в глазах. Только Егор сразу успокоился.
— Ну, и кто скупщик? — спросил Засекин «князя».
— Так я тебе и сказал! — После таких слов обычно показывают кукиш: «на, выкуси!» Но «князь» пока не решился на фигуры. Сорока угрюмо добавил:
— Никто тебе такое не скажет.
— Да, — кивнул Репей-счетовод. — Любую пытку выдержат.
«Князь» тоже хотел кивнуть, но передумал.
— Ни за что! — сказал он. — Слово дадено.
— Не в словах дело, — усмехнулся Засекин, разминая зачем-то пальцы. — Когда вам надо, вы любые клятвы ломаете. А тут… тут вы оставляете себе возможность для воровства. Вдруг подфартит, так куда нести? Не в контору же? Вот и кормите оглоеда, защищаете, чтобы драл с вас семь шкур. Ведь дерет? Но когда свой дерет, не так больно. Верно? Не можете вы без того, чтобы не выкормить себе на шею кого-нибудь. Потом посмотрите, что он с вами сделает, да поздно будет.
— Что сделат?
— Заложит за тридцать сребреников, когда случай представится.
— А ты, вашбродь, не выкармливаешь дрянь-человеков? Посмотри на себя? Не выгораживаешь их, не защищаешь? — враждебно спросил Сорока. — Да только тем и занят! Ползаешь перед ними на брюхе! А мы уже не ползаем.
— Перед кем я ползаю? — вскинулся Засекин. — А ну, болтун, выскажись до конца!
Дьякон решительно встал между ними.
— Не надобно более вражды! Хватит! Давайте потолкуем по-умному, по-божески, душевно… Ведь если с этого золота началось страданье таежного люда, то на нем, на золоте, и должно закончиться! Али не так?
— Правильно! — обрадовался Репей-счетовод. — Что с возу упало, то пропало! Все равно золотишко как бы пропавшее, во всех бумагах про то, поди, написано. Дак пустим его на вспомоществование? А? На подмазку судейским стряпчим и начальникам? Шибко алчные ноне судьи, куды прожорливестей, чем в ранешние времена?..