Буквы-то я знал, и очень хорошо, вопреки себе, вопреки родовым табу. Но складывать из них слова не умел, не хотел, не смел. Будто прочная стена стояла между морем из письменных знаков и моим разумом. И теперь, вглядываясь в корявые надписи, выполненные, по-видимому, наспех и украдкой тюремным гробовщиком вопреки закону, я вдруг прочитал: «Засекин», Бросился к другому кресту, сбитому из некрашеных сосновых дощечек, и прочитал: «Бочкарев». Я схватывал слово целиком. Скорее это были догадки по поводу написанного на крестах. Мой измученный жаждущий мозг хватал все знаки разом и мгновенно выдавал ответ на предложенную загадку. Я бросался от могилы к могиле, вслух читал знакомые сибирские фамилии. Нашел еще одного Бочкарева. Ведь Матвея Африканыча тоже зарыли здесь. А потом попалось иностранное, по-видимому, слово, его я не смог разгадать.
…Углекопные джигиты вырыли труп, зашитый в дерюгу, привязали его к тележке и бегом повезли через весь город. У ворот поскотины мы расстались. Бывшие братья побежали на рудник, чтобы успеть на первую молитву, а я повез покойника дальше.
Уже при утреннем стылом свете я долбил каменистую мокрую почву на макушке варнацкого кряжа, замирая при каждом постороннем или необычном звуке. Я не сомневался, что душа Засекина витает надо мной, все видит, все понимает… Кое-как упрятал тело в мелкую яму, забросал землей, каменной мелочью, а сверху придавил обломками скалы и нацарапал на одном из них ножом православный крест. Потом я сидел на холодном равнодушном камне и озирался: где-то здесь была и варнацкая могила. Наверное, крест опять кто-то выдернул и закинул… Страх во мне поутих, притаился в глубине тела, и я теперь испытывал удовлетворение от своих трудов, даже что-то вроде победного чувства. Мы с Фрол Демьянычем все же одолели душегубов, коли вышло по-нашему…
Бесшумно падал пушистый редкий снег, застревая на колючих хвойных лапах. От моего разгоряченного усталого тела поднимался пар. Снежинки таяли на грязных натруженных ладошках. Огромная чаша города еле проглядывала сквозь шевелящийся полог. Надо же! — три церковные «башки» не светились. Это было нехорошее знаменье. Я принялся искать приметы получше и вспомнил о книжице, что досталась мне в наследство, — ведь про сыщиков она! Вот знак судьбы!.. Во время долгих наших поездок на телеге с двойным дном Засекин рассказывал о сыщиках и заступниках, о знаменитых разбойниках. Раскрыв рот, я слушал, впитывал эти чудные дастаны, волшебные сказки — так воспринимали их моя голова и душа. Иван Путилин, Ванька Каин, Дубровский, Робин Гуд, Шерлок Холмс, Салаирский Сорока… но самым желанным оказался Ник Картер, очень храбрый парняга, джигит, сыщик не хуже Засекина. Лег мне на душу заокеанский иноземный «филерок», сначала не знал почему, а потом догадался — он же вылитый Фрол Демьяныч! И даже ругаются они вроде бы одинаково, с веселой злобой, про черта и дьявола и каналью…
Я живо представил, как снимаю ветхую газету с потрепанной книжной обложки, будто вековую пелену с драгоценной тамги, найденной среди костей в пустыне. И не испытывал страха перед буквами!!..Да, конечно, судьба готовила меня в наследники Засекину. Ведь кто-то должен был везти засекинский воз дальше. Кто такой Засекин? Тот, кто познал на себе в полной мере, что такое дрянь-человек, и нашел способ бороться с ним в двадцатом просвещенном веке. Засекины — смерть для дрянь-человека, новые заступники для рода человеческого. Прошли многие десятилетия с той поры, а я все больше убеждаюсь, что Природа не создала других типов и категорий для противодействия дрянь-человеку, как только засекины. Не будет их — и в мире не останется ничего святого. Ни-че-го! Дрянь-человек плодится со страшной силой, потому что нашел хороший корм. Он паразитирует на чистой вере, на сострадании, милосердии, на тяге душ к добру и справедливости, на светлой мечте подвижников и героев избавить людей от беззакония, безумия, нищеты… Дрянь-человек жирует в двадцатом веке, ворвавшись из доисторических эпох. Он собрал в свои мускулы силу съеденной святости и прошибает любые преграды на пути к господству над умами и телами. Разбивает любые панцири, под которыми кто-то пытается спастись. Бесполезно придумывать чудесные мысли, концепции, бесполезно созидать философии и религии, пока дрянь-человек имеет свободу действий — все перемелет, проглотит, превратит в дерьмо. Засекин нужен! Засекины… Но где они?
Все логично: нет их, почти нет. И не может быть. Мы позволяли убивать их и шельмовать, сами убивали и шельмовали. И век пройдет, наступит новый, а мы все так же будем грудью вставать на защиту всякой лукавой дряни против своих заступников. Нет спасения от дрянь-человека, когда он вцепится в жертву, а засекины мертвы… Ошельмован — значит, лишен насильно святости. Мертв — значит, не может доказать правоту свою и чужую. Засекин ошельмован и мертв.