Бойцы полегли со смеху — это про Кощея-то так?
А Посудин размышлял… После встрясок и волнений мысли всякие приходили в голову как бы сами собой, так уж был он устроен. «Личный риск Кощеева, и на тебе — результат общественный, — думал он. — Ермак, допустим, или Софья Перовская тоже свои личные подвиги совершали на пользу всем… Выходит, все дело не в окраске поступка, а в конечной цели? Выходит, опять это самое — цель оправдывает средства? Значит, нельзя Кощеева квалифицировать героем, ой, нельзя. Он не понимает, что творит. И мы все часто — никакого разумения…»
Получил котелок и пленный. Кто-то сунул ему в руку ложку.
— Они палочками жрут, — авторитетно заметил Мотькин. — Палочки надо ему выстругать. — Он сидел тут же с солдатами и уже не переживал из-за перемен в своей биографии.
Ему возразили, что палочками с борщом не справиться.
— Много вы понимаете! — с наслаждением говорил Мотькин. — Они палочками даже чай хлебают. Они могут палочками даже блоху поймать. Палочка для них — первейший инструмент. Хоть дома, хоть на службе. Не могут долго жить без такого орудия… Оттого этот самурай и кислый. Жисть ему без палочки не в радость.
— А пилотку не нашли, — Посудин старательно выливал в куцую алюминиевую ложку последние капли из котелка. — Все обыскали.
— Пенсне надень, студент, — Кощеев похлопал себя по голове. — Если это не пилотка, то я «студебекер», так и быть.
Солдаты засмеялись.
Посудин уронил ложку…
— Но это же Мотькина пилотка!
Мотькин пристально посмотрел на Посудина, потом на Кощеева.
— Вы меня в свои делишки не путайте. И вообще…
— Он теперь начальник, — пояснил Зацепин, кивнув на Мотькина. — Вроде министра. И портфель дадут, старшина обещал.
— Писарчуком вин став, — сказал Поляница. — Ось бачитэ? Самый перший на свити грамотей Левчик Мотькин. Глаголы у Казани варыты будэ, пунктуацией размишуваты.
Солдаты опять засмеялись, и Мотькин вместе со всеми. Японец вздрогнул, забормотал.
— Чего это он?
— Волнуется.
— Японскую маму вспомнил.
— Нельзя тебе ни в чем верить, Кощеев, — грустно проговорил Посудин.
Пленный продолжал бормотать себе под нос. Зацепин прислушался и ахнул:
— Братцы! По-русски шпарит!
В наступившей тишине прозвучало хриплое и коверканное:
— Оружие дорой, кто ты, какой нации, морчать, не беги, а то застреру, обыскивать буду тебя…
Кощеев едва ложку мимо рта не пронес.
— А чего раньше не хотел разговаривать? — Он хлопнул японца по плечу, укрытому одеялом. — Обиделся, что ли? Давай потолкуем? Вот ты сколько лет служишь?
— Кто произведет беспорядок, тот будет строго наказан, — равнодушно ответил японец и без всякой паузы продолжал: — Бежать не надо, шуметь нерьзя, пошер…
— Да он того, — сказал Мотькин и покрутил пальцем у виска, — повернутый!
— Японское войско вас обижать не будет, женщины и дети пусть не беспокоятся, — японец с силой и шумом втянул воздух через стиснутые зубы и снова разговорился: — Доставь нам пару свиней, дай рошадям сена и воды, разнуздай мою рошадь…
Японца все-таки накормили. После обеда с ним пытались говорить сначала капитан Спицын, потом старшина, а затем и все, кому не лень.
— Заученные фразы, — сказал капитан, — из какого-то военного разговорника. Всерьез готовились самураи.
Вечером связанного японца, закутанного в одеяло, посадили в люльку мотоцикла.
— До свидания, товарищи бойцы! — капитан Спицын отдал честь.
Муртазов, звеня медалями, завел мотоцикл. Капитан пожал руку старшине, сержантам.
Кощеев подошел к «своему» японцу. Тот безучастно смотрел на дорогу, а когда Кощеев заговорил с ним, принялся так же безучастно смотреть Кощееву в глава.
— Вот зараза, — поежился Кощеев, — гипнотизирует, что ли?
Крохотные зрачки японца были неподвижны, фиолетово-черные веки, морщинистое лицо, дикая борода усугубляли тяжесть взгляда. Кощеев подумал, что мало приятного встретиться с таким типом в бою.
За спиной протяжно вздохнул Посудин.
— Нормальный с виду человек, и неужели — смертник?
— Нормальный?! — поразился Кощеев.
Муртазов покрутил ручку газа, прислушиваясь к рыку мотора.
— Садитесь, товарищ капитан! — крикнул он. — До темноты надо успеть!
Кощеев заставил себя похлопать японца по плечу.
— Ну бывай, микада! Да скажи спасибо дяде Кеше, не то воевал бы ты до глубокой старости.
Пленный невнятно забормотал.
— Чего он? — засмеялся Муртазов. — Опять про свиней?