Кощеев прислушался: нет, не по-русски.
— Он сказал: век бы тебя не видеть, — объяснил Кощеев Муртазову, — но, так и быть, заходи в гости, если будешь в японских краях.
Капитан протянул руку Кощееву.
— Держись, солдат. Немного уже осталось. Стисни зубы, а держись. Понял?
— Так точно, все понял, — солгал Кощеев.
Мотоцикл тяжело выбрался за шлагбаум и покатил с отчаянным треском под уклон.
Перекормленный мул, любимец Барабанова, вздохнул по-человечьи и легко потащил трофейную телегу, нагруженную цветным металлом. Вот телега и мотоцикл благополучно миновали мостки над противотанковым рвом.
— Порядок, — сказал Мотькин. — Теперь, можно сказать, они уже в городе.
— Типун тебе на язык, — сказал старшина. Он потоптался возле Кощеева, кашлянул. — В технике разбираешься, рядовой Кощеев?
— В технике? А что?
— Пойдем.
Они вошли в разрушенное строение, похожее на сарай. Листы гофрированной жести чудом держались в проломе крыши, угрожая рухнуть на стеллажах из неструганых разнотипных досок, на которых были разложены части какого-то механизма.
— Вот, — сказал старшина, — сюрприз, значит, готовлю к октябрьским. Будет свой тягач в трофейном взводе. Из танка очень даже просто тягач сделать. Слава богу, есть из чего выбирать.
Кощеев хотел признаться, что ни черта не смыслит в технике, особенно в японской, но подумал, что такое самобичевание до добра не доведет.
— Сегодня день какой-то бестолковый. Давай завтра, старшина? С утра и начнем.
— И то ладно. Начнем, значит, с утра.
— Зря самурая увезли, — Кощеев покрутил в руках болт, бросил на стеллаж. — Он бы запросто все танки восстановил. Трудолюбивый, видать…
Сменившись с наряда, Зацепин и его команда отправились на медосмотр. Остальные «трофейщики» уже прошли эту процедуру. В гостях у Кошкиной задержался только Мотькин — сидел на стуле с градусником под мышкой и рассказывал о том, как счастливо и интересно он жил до войны.
Солдаты устроились на ступенях сильно обгоревшего крылечка и закурили.
— Охмуряет, — определил Зацепин. — Во дает, канцелярия!
Изо всех щелей вытекал журчащий голосок Мотькина.
— И кого вы лучше вокруг увидели, а? Ефросинья Никитична? Один мослатый, другой придурковатый, а третий — язык не повернется сказать.
— Про нас, чи шо? — шепотом спросил Поляница.
— Язык не повернется — это про тебя, — сказал Зацепин.
— С гигиеной, Мотькин, у тебя непорядок. Поваром был, а под ногтями грязь. Вот тебе ножницы. Сейчас же…
— Господи, гигиена! Зря вы меня гигиеной понужаете. Прислушайтесь лучше к умным словам. Вот жизнь ваша ведь не сладилась?
— Наслышались вы тут сплетен… Уладилась!
— Не уладилась. Война-то кончилась, а законного мужа у вас нету, не заимели. Что вас ждет в гражданской жизни? Одна скукота. Баб много, а мужиков мало. И среди баб — соревнование из-за мужиков… Счас, слыхали, каждый инвалид в цене, на каждом инвалиде по две, три висмя висят, тягачом не сдернешь. Лишь бы мужик был. Не до жиру…
— Можешь одеваться, Мотькин.
— Так как, Ефросинья Никитична?
— Что как?
— Да насчет личной жизни.
— Нет у меня личной жизни. Зови следующего. Есть там кто-нибудь?
Зацепин посмотрел на Одуванчикова.
— Пусть Богдан сначала, — сказал Одуванчиков. — Или студент.
— Иды. Сымай штанци, охвицер.
— Что, самого молодого нашли? Не пойду — и все.
Дверь распахнулась. Мотькин в накинутой на плечи шинели перешагнул черев порог, оттолкнул коленом Посудина.
— Посторонись, длинный.
— Получив пуцик по нюхалу!
— За что начальника обидели? — сказал Посудин. — За то, что захотел жениться да ногти не постриг? Нехорошо. Ведь какую глубокую мысль он высказал об инвалидах!
— Артист! — Зацепин с любовью смотрел на Мотькина. — Иной раз думаю, придуривается или на серьезе?
— Кощеев идет! — обрадовался Одуванчиков.
Из-за двери выглянула Кошкина.
— Где же следующий?
— Вот следующий, — все четверо показали на Кощеева.
Он подошел, окинул подозрительным взглядом бойцов и Кошкину.
— Заходи, проверяльщик, — Кошкина открыла дверь пошире.
— Ладно, — решительно произнес Кощеев и вошел в дверь, плотно прикрыв ее за собой.
— Раздевайся, разувайся, Кощеев, — сказала Кошкина. — Ставь градусник, показывай руки-ноги. Что за раны на тебе? Почему забинтованный?
— Для красоты, — ответил небрежно Кощеев. — Дай, думаю, пакетами обвяжусь, может, кому и понравлюсь.